Теперь доходы.

Во-первых, у меня есть союзник. Приличный боец меня бы устроил больше, но и девочка — не брос. Совсем не брос. Во-вторых, я жив и цел, спасибо, подлатала меня Ланин. Это, собственно, все. Черта под доходами.

Плохая торговля, как в Марге, где от людей ацал рябит в глазах, так что легче пришибить купца на месте, чем выторговать лишний медяк. Плохой итог. И все-таки: что там с лодками? Рыбья моча, с утра вызнаю у нее в подробностях... Лодки, лодки, лодки...

Одна мысль меня точит, как вредные жуки деревяшку, спасу от них нет. Одна мысль. Все боги ополчились на нас. Мне бы мертвым быть уже раза три, а может, и все четыре. Да и ей назначен был хоть один разочек, но верный. Или два... это то, что я сам ее едва не прирезал. До фальшивых снов дело дошло, крупная игра. Отчего ж мы живы? А, Нергаш? Или ты, Аххаш, ответь? Что? Почему?

Молчат, конечно.

Одного из них на нас двоих с лишком хватило бы. Чтобы из обоих, значит, выжать дерьмо, а остальное развеять по ветру. А еще эти ее... змеи. Тоже ведь, не просто змеи, дотянутся до меня и Ланин, если захотят. Сумеют дотянуться, надо думать. Нет, не боюсь, против любого вышел бы с мечом... но и любой бы меня убил, это я точно знаю. Рыбья моча, да тот же Гефар, самый слабый, и он — прикончил бы.

А мы — живы. Не сходится.

Что, каприз у них прошел, нами заниматься?

Так не бывает. Не проходят у богов капризы. Мы, вольные люди, — их народ. Народ темных богов из морской бездны. Мы — то, что они сделали из нас. Любой народ, снасть камбалья, то, что из него лепят его боги. Но они лепят собственные подобия. Боги — те же мы, только намного сильнее. И что за чума выходит? А вот какая чума: мы, вольные морские люди, отступили бы только перед еще большей силой. Значит, есть сила, перед которой отступили они. Есть какой-то боец, который за нас. Мешает им. Боец могучий, сильнее Нергаша, сильнее их всех. Может быть, сильнее даже Незримого. Он хочет от нас того, чего они все не хотят.

Как там девочка сказала? «Мы пусты»... Не-ет, у нас есть кое-что. Только мы сами не знаем, что именно. У нас, рыбья моча, есть то, что он от нас хочет. Знать бы только, зачем понадобился ему отставной абордажный мастер Ма- лабарка и принцесса Ланин без прав на престол? Знать бы, знать бы... И еще лодки.

...проснулась от одного прикосновения.

— Пора?

— Пора, Ланин. Ближе сотни шагов сюда не должен подойти никто. Иначе нам не уйти отсюда. Буди при любом постороннем шуме...

Она слушала внимательно. Она даже не пыталась сказать, что вот, мол, знаю, не девочка, читала, мол... Очень хорошо.

Небо, наверное, чистое. Луна шпарит вовсю, как груда денариев, если сложить их рядом со свечой. Ланин устроилась у самого выхода из грота. Силуэт ее вычертило лунным светом. Сидит, подбородок на коленях, ладони под бедрами, своевольная кошка, думает, кажется, обо мне. Что-то такое, непонятное, но не злое, тянется от нее ко мне.

Неожиданно я почувствовал желание. Даже вздрогнул, как это пришло: моментально и остро. Аххаш! Еще не хватало. Не стоит думать об этом. Не стоит тратить на это силы. Не вовремя.

Но желание меня не отпускало.

Мне стоило изрядного усилия погасить все это. Но почему? Баба как баба. Конечно, именно такие бабы мне и нравятся. Не малявки, как любит Милькар, весло ему в задницу... Но и не так, чтобы с одной стороны — вымя до пупа, а с другой — мясная лавка до земли. Как раз такие, точно такие как Ланин, мне всегда и нравились. Я как будто отыскивал одну, лучшую среди схожих... Давно у меня не было никого. Аххаш! Разве в этом дело? Ведь баба как баба, ничего особенного... Раньше я бы сумел подавить желание в один миг. Что в ней? Я пригляделся.

Ланин из тех женщин, которые очень долго остаются похожими на девушек. Долго не стареют, но когда приходят их пора, ломаются скоро; как стрела в сильной руке. Только что была красивая женщина, глядь, — а уже старая плесень... Ладно, до этого далеко. Так вот, в них есть что-то от девушек. Тонкие, стремительные, чуть-чуть неуклюжие, не знают причуд собственного тела. Отдельно ходят ноги, отдельно двигаются руки, отдельно улыбаются губы, все вместе — как десять флейт, поющих одновременно и не в лад. Как воин, который много лет думал про свой меч, что это острая железная палка, а потом попал к хорошему учителю, и тот показал, какие чудеса этой палкой можно творить... Воин еще не умеет владеть мечом, но уже почувствовал вкус силы и свободы, исходящих от умения работать. Так же и женщины вроде Ланин застывают в мгновении перехода, многое им говорит, как это должно быть, и ничто пока не указало путь, приводящий в это самое как... Уже не один мужчина взял их, а они все еще невесты, никак не становятся женами до конца. Как птицы, которым суждено летать, и они машут крыльями, но не умеют оторваться от земли. Кажется, раза два или три я едва не научил летать такую птицу, но все как-то не выходило до конца. Астар! Ты не захотела помочь?

Вопрос ушел в пустоту. Ну понятно.

Не научил, а всегда хотелось. Не как с Фалеш, нет, это не как с Фалеш, та мне стала сестрой, женой и лучшим другом сразу. Вот же чума! Как жалко.

Я думаю о них обеих одновременно. Обе хороши, и притом ничем не схожи. Очень разные. Одна — как своя же ладонь, или, скажем, ступня. Другая — не ступня, а ступенька... то ли вверх куда-то, то ли неведомо куда.

Ланин.

...Если поднимется такая в воздух, следишь за ее полетом и не веришь, что ей необходимо опускаться на землю. Неуклюжести живо приходит конец. Это трудно передать на словах. И вообще редко случается. Вот взяли мы имперскую квадрирему, так же редко и с женщинами-птицами. Все в них меняется очень быстро. Они так же стремительно расцветают, как и вянут. Милькар как-то пересказал мне, что ему самому поведал Аннабарка Кипящая Сковорода много лет назад: отцу досталась такая чудесная птица. Лучше, чем бой, лучше, чем пангдамская водка, даже лучше, чем быть мастером... Милькар смеялся и не принимал всерьез: всего лишь баба... да куда ей! А я запомнил.

...Она обернулась.

— Прости, ты еще не спишь, Малабарка?

— Нет.

— Я хотела бы попросить тебя, Малабарка, об одной мелочи, которая, быть может, незначима для тебя, но для меня важна.

Ну да, конечно, принцесса. Я бы сказал попросту: «Хочу то-то и то-то. Как?» А она, видишь, узоры по деревяшке вытесывает... «незначима для тебя»...

— Что?

Она отвечает необыкновенно резво и с досадой:

— Дай я волосы тебе помою, наконец!

Я не ожидала, что он так покорно наклонит голову под водопад — даже сейчас, после всего, что случилось с нами. Если уж и среди наших мужчин забота о своей внешности часто считается чем-то недостойным, то что говорить о каких-то варварах, тем более морских!

Но он был — иной. Или не был, а стал... я не знала. Я и про себя сейчас ничего не знала.

Волосы Малабарки, такие жесткие с виду, оказались куда тоньше и послушнее моих — таким не глина потребна, а скорее яичный желток. Да только где его взять на морском берегу — разве что слазить в лес, разорить гнездо, но делать такие вещи я не умею и не люблю... А кожа его в тех местах, где я к ней прикасалась, была горячей, особенно по сравнению с моими давно замерзшими пальцами. Его кожа, заласканная солнцем, она и не могла быть иной...

Никогда бы не подумала, что мне будет так приятно прикасаться к мужчине. Просто прикасаться, без всяких задних мыслей, просто ощущать живое тепло кончиками пальцев и быть счастливой от одного этого. Может быть, потому, что он был моим, а я — его. Ни о ком, даже о Кайсаре, я никогда бы не могла сказать, что он мой.

Гребня у меня, разумеется, тоже не было, а ведь такое добро надо расчесывать, пока влажное, иначе так перепутается... Но все, что я могла для него сделать, это подсушить его роскошную гриву остатками зеркального облачения. Какая все-таки замечательная ткань, прах ее побери, не хуже льняных полотенец воду впитывает.