В это время ко двору подъехал рессорный двухколесный шарабан. В оглобли была запряжена ярко-гнедой масти брюхатая кобыла.

На шарабане сидела женщина, остроносая и веснушчатая, с набеленным и напудренным лицом. Рыжие волосы на ее голове были слабо прикрыты платком, уголок которого нависал над глазами в виде козырька. Женщина подошла к раскрытому окну.

— Туточка проживает Масликова, каковой надо ехать в Садовый? — спросила она, заглядывая в отражение оконного стекла и поправляя платок.

— Я буду Масликова, — сказала Таисия. — А вы не от Краснобрыжева?

— Ну слава богу, разыскалась! Всю станицу изъездила, и никто про тебя не знает. А Афанасий Кузьмич Краснобрыжев, такой, знаете, чудак, пришел ко мне в хату и так ласково говорит: «Дашенька, все бабы в степу, а ехать надо за одной женщиной; стало быть, тебя надо отвезти в Садовый; так, говорит, поезжай ты, мое золотце…» Так и сказал, ей-богу. Такой чудак: «Ты, говорит, ее найдешь». А ты не знаешь нашего председателя Афанасия Кузьмича?

— Нет, еще не знаю, — сказала Таисия.

— Такой чудак! Так ты и меня не знаешь? Сорока Дарья Ильинишна. А про Афанасия Кузьмича я ничего не скажу. Боюсь, чтобы ты в него не втрескалась.

— Да что вы? — покраснела Таисия. — Как вы могли сказать такую… глупость?

— Это я так… пошутила. — Даша снова взглянула в стекло, как в зеркало. — Вещичек у тебя много? На шарабане поместятся?

Даша помогла уложить на шарабан корзину, постель, кошелку. Пока Таисия прощалась, Даша, упираясь коленкой в оглоблю, подтянула чересседельник. Когда Таисия уже сидела на шарабане и вокруг стояли с грустными лицами сестры, соседки, прибежала с огородов Аксюша и со слезами схватила Таисию за руки. Потом быстро взобралась на шарабан и, обнимая Таисию, зашептала на ухо:

— Ой, как я рада, что вы будете так близко от нас! Непременно приезжайте на свадьбу. Вы мне будете матерью. — И Аксюша вдруг совсем по-детски заплакала. — Мне так мамку жалко…

— Не плачь, Аксюша, ведь ты такая веселая, — сказала Таисия, с трудом удерживая слезы. — Я обязательно приеду к тебе.

— Ну довольно плакать и грустить. Где бабы, там и слезы, — сказала Даша, садясь в шарабан и беря вожжи. — Поехали. Прощайте, тетушки.

Подпрыгивая, шарабан с цокотом покатился за станицу. Далеко остались огороды, вспаханные и уже расписанные грядами.

По обочинам дороги бежали то кустарники, еще голые, а местами уже укрытые молодой листвой, то зеленые гривки травы вперемежку с сухим бурьяном, то глубокие рвы с бурыми плитами оставшегося на дне сена. Вдали чернел лес, и у края леса, как раз на изгибе, жарко блестела Кубань. Таисия, успокоившись, изредка посматривала на свою возницу, и лицо Даши, покрытое румянами, с узенькими выщипанными бровями, рассмешило ее.

— И чего ты на меня так зорко смотришь? — спросила Даша, сладко сожмурив свои маленькие коричневые глазки. — Мы тоже городским бабам не уступаем. Хворсим во всю ивановскую! Ты ж городская?

— Довелось жить и на хуторе и в городе, — неохотно ответила Таисия. — Теперь вот еду в Садовый. Я родом из этого хутора.

— Кем же ты будешь? Лавошницей?

— Культурницей… при клубе.

— Значит, грамотная?

— Да.

— Вот счастливая. — Даша вздохнула. — Эх, если б я была грамотная. А книжки везешь?

— Везу. Только немного.

Даша сердито стегнула кобылу кнутом. Та закачалась, как верблюд, и побежала рысью. Даша задумчиво проговорила:

— Завидую тем бабам, какие умеют читать книжки. Ты небось много читала?

— Не очень много, но читала.

— А скажи, есть на свете такие книжки, — заговорила она торопливо, — такие, чтоб в них про нашу жизнь говорилось?

Таисия взглянула на возницу и улыбнулась, не зная, что ей ответить.

— Есть, конечно, разные книги, — сказала она. — И вообще про жизнь людей много книг написано. Русские писатели, как, например, Толстой, Тургенев…

Даша не дала договорить.

— Нет, я хочу такую книжку, чтоб прочитала ее и сразу все узнала, что тебе делать и как тебе жить.

— Это вроде оракула?

— Что? Как ты сказала?

— Когда-то была книга… для гаданья.

— Такая не годится. В гаданье я не верю. — Даша сладко потянула сквозь губы воздух. — Если бы была такая книжка, чтоб в ней моя жизнь описывалась, сказать так — прошедшая и будущая. Вот бы я прочитала и знала, что мне дальше делать. Вот я сейчас держу в мечтах одного мужчину и не знаю, женится он на мне или, может, все напрасно. А в книжке про это было б известно.

— Я не писатель, — серьезно ответила Таисия, — я не могу тебе на это ответить. Но думаю, что такую книжку написать нельзя.

— Почему ж нельзя? — обиделась Даша. — К примеру, описать одну девочку-сиротку. Как она выросла в бедности, а потом вступила в колхоз, приоделась. Замуж вышла. И жизнь у нее была такая хорошая. Свой домишко. Она работала птичницей. Желала видеть своих деток. Словом, жила, как все люди. А тут случилась война. Теперь нет у нее мужа. Спочивает в земле. Домишко ей стал чужой. Плакала она, бедняжка, месяц, плакала другой, а потом сказала себе: «Сколько ж можно плакать? Все равно ему там не легче». — Даша вздохнула и снова с шумом потянула воздух. — Стала она наряжаться, за собой смотреть. Бровки по-городскому подделала. — Даша смешно повела бровями. — А ее соседка Ефросинья, тоже уже овдовела, и говорит: «Ох, рано, рано закрутила хвостом». — «Почему ж, — говорит она, — рано, все равно муж не вернется». — «Потерпи, — говорит. — Кончится война, тогда хоть к черту на рога лезай, а сейчас не позорь наших баб». — «Эге, — говорит, — несчастная, когда это кончится война…» И, признаюсь тебе, стала та вдова ударять за председателем. А чего ж? Человек он холостой.

— И ты хочешь, чтобы об этом написали книгу? — с грустью спросила Таисия. — Нерадостная это была бы книга.

— Так я ж не об этом хотела, — смутилась Даша. — Про ее любовь это я тебе под секретом сказала. — Даша задумчиво посмотрела на лес, на изгиб реки, к которому подъезжал шарабан, и сказала: — Ты, я вижу, грамотная, городская, и скажи мне правду, как же быть вдовам, дожидаться окончания войны или не дожидаться?

— Жди, — решительно сказала Таисия. — Не опускайся так низко. Женщину это не украшает.

— Все как будто сговорились. — Даша снова сердито ударила кобылу. — Сразу видно, что твой муженек жив-здоров. Тебе хорошо ждать.

— И не угадала. — Таисия закусила нижнюю губу. — Твой хоть от пули погиб, а мой в небе сгорел.

Наступило молчание. Глухо шлепали по мягкой дороге копыта и гремели колеса. Даша задумалась. Видимо, ответ Таисии был ей странным и непонятным.

— Тогда я не знаю, как же это так, — проговорила она, счищая кнутовищем налипшую на колесо грязь. — А я думала, одна я такая несчастная. А дети у тебя есть?

— Были, а сейчас нету.

— А как же так? И ты, такая славная на вид, не влюбилась?

— А что ж тут удивительного? Об этом я даже и не думала. — Таисия вспомнила письма подруги, звавшей ее в Баку, и ей стало стыдно.

— Эх, хорошо тебе, — со вздохом проговорила Даша. У тебя, видно, такой крепкий характер. Вот мне и Крошечкина говорила: зачем ты, говорит, теряешь достоинство? А я не могу. Боже мой, а вот и Крошечкина скачет на коне. Легка на помине.

На пригорке показалась всадница на буланом коне. Даша издали узнала Крошечкину. Она ехала шагом и сидела в седле несколько боком, как обычно сидят умаянные верховой ездой табунщики. Заметив шарабан с двумя женщинами, Крошечкина резким движением руки сбила на лоб кубанку, оправляя ремень на гимнастерке, и, подбодрив «Венгера» каблуками, поехала тряской рысью.

— Отколе едешь, Даша? — спросила она, подъехав к шарабану. — А! Сестра Тая? Здравствуй!

— Еду к тебе, — сказала Таисия.

— Знаю, Ольга мне звонила. — Крошечкина дергала повод и не давала «Венгеру» познакомиться с брюхатой кобылой. — Куда лезешь? — крикнула она на коня.

— Вот письмо от сестры. — И Таисия подала лист бумаги.