На Кубани исстари повелось: в зимние вечера хозяева зазывают к себе в хату парней и девушек, желая послушать гармониста и посмотреть пляски. Под Новый год, когда в каждой хате шло веселье и Усть-Невинская не спала до рассвета, Тимофей Ильич Тутаринов тоже зазвал в свою хату молодежь с гармонистом. Давно часы пробили двенадцать, давно было выпито вино за счастье в наступающем 1947 году. С приходом молодежи в обеих комнатах стало тесно. Пришлось отодвинуть к стенкам столы и стулья. В переднем углу, под иконой, посадили гармониста — чубатого парня с большими глазами, похожего на сыча. Девушки и парни расселись, кто на лавке, кто на сундуке. Никита Мальцев со своей Варей (они пришли встречать Новый год к Семену и Анфисе еще засветло) сидели за столом. Никита, поглядывая на парней и девушек, вполголоса рассказывал Семену и Анфисе о том, как с ним разговаривал Кондратьев. И хотя этот разговор был уже месяц тому назад, перед тем как Мальцева избрали председателем колхоза, но он передавал свою беседу с секретарем райкома с такими подробностями, как будто бы он приехал от Кондратьева только вчера.

Три женщины-квартирантки сидели на кровати чинно и с тем гордым видом, с каким обычно сидят свахи, пока им еще не поднесли по рюмке. Василиса Ниловна, в новой кофточке и в белом платочке, завязанном узлом ниже подбородка, в новой юбке с широкой оборкой, поднесла гармонисту стакан вина и кусок домашней колбасы с хлебом. Глазастый парень усмехнулся, посмотрел на девушек и разом выпил вино, но закусывать не стал. Он поправил на плече ремень, притронулся короткими сильными пальцами к клавишам и заиграл полечку. Пары образовали круг. Девушка с быстрыми, смеющимися глазами пригласила «женача» Никиту танцевать. Никита быстро посмотрел на Варю, как бы говоря: «Ну что ж, Варюша, я бы и не пошел танцевать с этой красивой девушкой, но надо же показать парубкам, как я умею танцевать». Но Варю в это время подхватил парень, и они закружились. Пошли в круг Семен и Анфиса, а Ниловна подсела к женщинам на кровать и, подперев кулаком морщинистую щеку, с улыбкой смотрела на молодежь.

— Эх, был бы мой Сережа! — говорила она, ни к кому не обращаясь. — Ой, какой же он весельчак. А только не приехал. Как он там, бедняга, встречает Новый год?

Тимофей Ильич и квартирант Трифон Яровой, — тот черноусый, похожий на грача казак, который ехал с родниковским обозом и разговаривал с Сергеем, — изрядно подвыпили и сидели в кухне за столом с недоеденными яствами и недопитым вином в кувшине. Тимофею Ильичу достался такой разговорчивый и сведущий квартирант, что они часто проводили за беседой весь вечер. Теперь же, когда в голове немного шумело, разговор у них был особенно оживленный. Трифон любил козырять своей партийностью, считая, что его мнение для беспартийного старика — непререкаемый авторитет. А Тимофей Ильич этого не признавал. «Ты член партии, — говорил он, — а я на свете прожил шестьдесят семь годов. Кто из нас жизню лучше знает?»

— Тимофей Ильич, — сказал Трифон, — а слыхали вы одну важную новость?

— Об чем же та новость?

— По всему видать, ныне мы будем голосовать за вашего сына.

— Кто ж тебе про то сказывал?

— Все люди говорят.

Старик насупился и промолчал.

— Мой сын и так в почете, — сказал он, наливая в стаканы вино. — С него хватит — только поспевай поворачиваться.

Тимофей Ильич не досказал. Распахнулась дверь, и в клубах белого пара показались Савва Остроухов и Еременко, в шубах, повязанные поверх кубанок башлыками. Покрасневшие от вина и мороза, они, поздравив и хозяев и гостей с наступившим Новым годом, сняли шубы, башлыки и прошли в горницу. Они, казалось, были очень обрадованы, что напали на такую веселую вечеринку, — оба шутили, смеялись, и оба частенько посматривали на Семена, как бы говоря: «Ты, Семен, не смотри, что мы такие веселые, а у нас есть к тебе важное дело». Савва даже попробовал обнять быстроглазую девушку, свою соседку, но та вырвалась и убежала на кухню. Еременко заказал «барыню» и начал старательно выбивать о пол своими коваными сапогами, приговаривая: «А барыня под кушак. А барыня шита-крыта». На помощь ему вышел Никита. Посмотреть танцующих пришли Тимофей Ильич и Трифон. Они стояли у порога.

Когда гармонист заиграл вальс и молодежь закружилась, заполнив всю хату, Савва и Еременко вызвали Семена в кухню, сели за стол и закурили.

— Семен Афанасьевич, — сказал Еременко, — ты с Сергеем Тутариновым всю войну прослужил?

— Как сошлись мы в бронетанковом училище, да так до конца войны и не расставались, — ответил Семен. — А что такое?

— Люди поговаривают насчет Сергея, — сказал Савва, — чтобы выдвинуть своего станичника в депутаты от нашего округа. Тебе, Семен, как фронтовому другу Сергея, дадим первое слово.

— Это хорошо. Но вот беда — речей я не умею говорить.

— Да ты только почин сделай, нарисуешь его боевой путь, о теперешней его работе скажешь, а там тебя все поддержат, — сказал Савва. — Тут нужна запевка. Я следом за тобой выступлю. Я же с ним еще без штанов бегал, знаю его с самых детских лет.

— Когда же собрание? — спросил Семен.

— В пятницу днем, прямо на площади. Соберем не только устьневинцев, но и всех строителей. Теперь же у нас не станица, а город. Поставим трибуну, украсим ее полотнищами, поставим знамена всех двадцати шести колхозов. Это будет такое собрание, каких у нас еще не было!

Семен задумался, вспоминая Сергея — то таким, каким встретил его в бронетанковом училище, каким знал на фронте. Предстоящее собрание, мысли о друге как-то ярче воскресили в памяти картину недавних походов. Вспомнилась Кантемировка, переправа через Днепр, прорыв на Прагу. Семен задумчиво сидел у стола, склонив голову.

Вошел Тимофей Ильич.

— Об чем совещание?

— Вашего сына будем выдвигать в депутаты, — ответил Савва. — Одобряете, Тимофей Ильич?

— Одобрить можно, — задумчиво проговорил Тимофей Ильич. — Ежели люди пожелают, то почему же и не одобрить.

— Вот и вам, Тимофей Ильич, выступить бы с речью, — сказал Савва. — О себе, о своей прежней жизни рассказали бы.

— Могу и я высказаться, — согласился старик. — А что? Про старинную жизнь казаков зараз мало знают. Могу поведать, как оно тогда было.

— Вот и хорошо, — поддержал Еременко.

Никита Мальцев давно мечтал войти в доверие пожилых людей, а особенно стариков. Он и рано женился, и охотно брался за тяжелую «мужскую» работу, и отрастил пучкастые, некрасивые усы, и говорил хрипловатым баском, и носил табак в расшитом кисете на очкуре — словом, все делал так, как пожилые казаки. Парторг Еременко давал ему важные поручения — то доклад в бригаде, то беседу с чабанами, то громкую читку в красном уголке. С ним раза два о делах колхоза говорил Сергей Тутаринов, к его советам прислушивались даже старики, а на собрании Никиту частенько избирали председателем. А не так давно с ним, как равный с равным, беседовал Кондратьев, и то, что после этой беседы колхозники избрали своим председателем именно его, Никиту Мальцева, только лишний раз говорило, что в глазах людей он вырос, ему доверяют в станице и в районе.

И вот из рядового колхозника Никита стал руководителем, и это настолько его окрылило, что он забыл и о сне, и об отдыхе, работал горячо, с юношеским пылом и задором. Прошел всего только месяц, — казалось бы, что можно было сделать за это время? А Никита сумел вывести свой колхоз на первое место в станице по ремонту бричек и посевного инвентаря. Заметно улучшился уход за лошадьми и волами, повысилась трудовая дисциплина, были утеплены телятники, овчарни, подвезены корма на фермы, наведен порядок в колхозной кладовой. Никита похудел, взгляд его серых глаз сделался строже, но был он по-прежнему таким же молодцевато-веселым и по-прежнему под пепельно-серыми усами таилась ребяческая улыбка, которая точно говорила: «Вот каков есть Никита Мальцев! Но вы погодите: это же еще только начало, — а вот весной мы поспорим с буденновцами».