— Это отрадно, — грустно проговорил Сергей, садясь в машину.

Выехав из Усть-Невинской, Сергей как ни старался думать о том, как бы хорошо было, если бы Рубцов-Емницкий поскорее отгрузил электрооборудование, чтобы уже весной начать сооружать линию; как ни приятно было сознавать, что и крыша гидростанции блестит на солнце, и установка машин идет успешно, и учение электриков налажено, и канал, как заверил Семен, будет готов в марте, — а мысли об Ирине но покидали его, и на сердце было тяжко.

Станица Марьяновская — районный центр — растянулась по берегу Кубани. Были видны сады, ряды тополей и кущи ясеня на площади. Затем показались белые крыши, амбары, стоявшие особняком за станицей.

После встречи в Марьяновской в тот же день на закате солнца Сергей, в сопровождении председателя исполкома Кривцова, моложавого и краснощекого мужчины, выехал по станицам.

За Марьяновской в ложбине показался хуторок. На заснеженную степь ложился холодный туман.

— Хуторок Грушка, — пояснил Кривцов. — Надо нам сюда заехать. Это полеводческая бригада колхоза «Луч». Я никогда их не миную. Почему? Это такое место, что его нельзя проехать. Здесь живет наша «царица полей».

— А кто она такая?

— Да разве ты не знаешь нашу рекордистку высоких урожаев? — удивился Кривцов. — Ну, как же так? Это же знаменитость! Звеньевая Прасковья Николаевна Голубева! А мы в шутку ее зовем «царица полей».

— Ну, что ж, — сказал Сергей, — поедем и к «царице полей», это даже интересно.

Машина свернула на проселочную дорогу и направилась в хутор Грушка.

В ложбине, недалеко от шоссе, стояли десятка два домов, под камышовыми и соломенными крышами, с невысокими, из хвороста, плетнями. В центре — общественная конюшня, навесы для бричек и плугов, кузня, амбары. По обе стороны широкой улицы стояли тополя, густо, один в один, иные толщиной в два обхвата, а за тополями, как за высокой стеной, прятались палисадники, постройки, сады.

Проезжая по улице, Кривцов обратил внимание гостя на новое здание, под черепичной крышей, с высокими окнами. Передняя стена была расписана аршинными буквами — красочные слова призывали голосовать за Сергея Тутаринова. Крыльцо было увито красным полотном и украшено флажками и плакатами.

— Бригадный агитпункт, — пояснил Кривцов. — Оборудован на время выборов, а вообще это — Дом агротехники Прасковьи Голубевой. Специально для нее построили. А у вас есть такие дома? — Не дожидаясь ответа, Кривцов продолжал: — Золотые руки у этой женщины! И если бы ты только знал, как она нас выручает. В районе с урожаем неважно: как мы ни бьемся, а похвалиться нечем. Осенью приедешь с отчетом в крайисполком, веришь, стыдно. Вот тут и приходит на выручку наша «царица полей». Это такой, я тебе скажу, козырь в руках! В этом году звено Голубевой дало по сто восемьдесят шесть пудов пшеницы с гектара. Это же рекорд! Назовешь такую цифру — и уже тебя не ругают и смотрят на тебя совсем другими глазами. Вот оно какую силу имеет эта женщина!

— А много у вас таких «цариц»? — спросил Сергей.

— Как «много»? — удивился Кривцов. — Она же рекордистка!

— Ну, а какой у вас урожай в тех бригадах, где нет «цариц»?

— Так себе. До Голубевой далеко.

Машина остановилась возле тесовых ворот, выкрашенных в зеленый цвет, и Ванюша подал сигнал. В калитке показался Петр Голубев — муж Прасковьи Николаевны. Увидев Кривцова, он торопливо распахнул ворота, показывая, как удобнее подъехать к крыльцу.

— Как поживает хозяйка дома? — спросил Кривцов, выходя из машины и здороваясь с Петром. — Как идут ее дела?

— Спасибо, Андрей Федорович, на жизнь жалоб нету, — ответил Петр, мужчина коренастый, широкоплечий, с серой и давно не бритой щетиной на лице. — И дела у нас идут исправно, а только девки из первой бригады не дают жене покою. — Петр посмотрел на окна, откуда доносились женские голоса. — Слыхал? Полдня воюют! С утра пришли и не уходят. Я уже Андриана на подсобление позвал.

— Что там еще за девки? — сердито спросил Кривцов.

Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел бригадир Андриан, смеясь и вытирая рукавом красное побитое, оспой лицо.

— Ох, что за канальские девчата! — сказал он, здороваясь с Кривцовым. — Комсомолки! Ну, прямо одно горе с ними!

— А что случилось?

— Две девчушки из первой бригады пожаловали к нам и хотят тут хозяйничать. Беда! Я им и по-хорошему и по-всякому.

Из дома донеслись выкрики:

— Так не дашь?

— Сказала не дам — и не дам!

— Ишь какая барыня!

— Все тебе да тебе!

— А мы разве не такие?

— Идите к председателю, а чего вы ко мне явились? Ничего вы от меня не получите. Понятно?

— Мы не к председателю пойдем, а в район на тебя пожалуемся.

— Меня в районе знают! Вот Андрей Федорович приехал, жалуйтесь ему, а от меня отцепитесь!

В сенцах Кривцова и Сергея встретила сама хозяйка. Это была женщина статная, не старше сорока лет, с той природной деревенской красотой, которая открыта всем — видна и в улыбке, и в походке, и в манере держать голову, чуть склонив ее на плечо. Прасковья Николаевна была взволнована, и от этого ее дородное лицо выглядело особенно привлекательным.

В передней комнате стояли молодые, невысокого роста, белокурые девушки; лица их были гневны.

— Ну, здравствуйте, красавицы! — сказал Кривцов. — Что у вас тут за споры?

— Не споры, а разговор, — ответила одна из них, выйдя вперед и поведя бровью.

— А кто вас сюда прислал?

— Сами себя прислали.

— Почему одна Прасковья рекорды получает?

— Разве мы хуже ее?

— Все ей да ей, царицей прозвали, а все другие будто и на свете не существуют.

— А вам завидно? — Кривцов добродушно усмехнулся. — Что же поделаешь? Ей весь край завидует.

— Мы не завидуем, а только дайте и нам хорошие семена!

— А ты кто такая смелая? — спросил Кривцов.

— Шура Богданова.

— А тебя как звать? — обратился Кривцов к подруге Шуры.

— Маруся Новикова.

— Вот что я вам скажу, Шура Богданова и Маруся Новикова. Идите домой и готовьтесь к выборам. Вот перед вами и кандидат — Сергей Тимофеевич Тутаринов, за него вы будете голосовать. Мы еще заедем к вам и побеседуем о выборах.

— Вы нам выборами зубы не заговаривайте, — смело ответила Шура. — Нам семена нужны!

— Так вы об этом поговорите со своим правлением, пусть оно вам и поможет.

— Ага, дожидайтесь! — сердито отозвалась Маруся. — Наше правление только Прасковье помогает.

— Мы ничего не хотим, — сказала Шура, — а только дайте нам «гибрид-кубанку» — ту пшеницу, что Прасковья будет сеять.

— Не можем, девушки, не можем. Ту пшеницу мы специально раздобыли. Так что, Шура и Маруся, об этом и не думайте. Идите, идите домой, пока светло.

Шура и Маруся немного постояли и ушли.

— Обиделись, — сказал Сергей.

— Обижаться тут нечего, — заговорил Кривцов, глядя на Голубеву. — Ну, «царица полей», как готовишься к севу? Может, нужна какая помощь?

— Сказать, Андрей Федорович, — к севу готовимся лучше всех.

— Вот и прекрасно.

— Дела у меня идут исправно. — Прасковья склонила на плечо голову. — Золы припасли порядочно, не зеваем! «Гибрид-кубанку» на всхожесть уже испробовали.

— Ну и как?

— Лучше и быть не может. Густая, как щетина! Сила в ней к росту необыкновенная. Такая даст двести пудов. Вчера на тех участках зяби, где будем сеять «гибрид-кубанку», снегозадержание устраивали.

— Всем хутором вышли на помощь Прасковье Николаевне, — пояснил Андриан.

— Правильно, так и нужно, — одобрил Кривцов, — Прасковья Николаевна у нас на особом счету.

— Пожаловаться я не могу. Все помогают, а только бабы из других бригад чересчур вредные.

— Отчего же они вредные? — спросил Сергей.

— Видали эту парочку? — Голубева горестно посмотрела на Сергея, как бы говоря: «Эх, что тебе сказать? Ты у нас человек новый и не знаешь, как мне тяжело». — Вы думаете, эти девчата — первые? Вчера тоже были такие ж крикливые делегатки из третьей бригады. И откуда они узнали про ту пшеницу?