Владимир Константинович подозвал Алешу.

— Идите, разрешите наш спор, Алеша. Это касается и вас.

Алеша медленно подошел.

— Знаете, мы решили на Святках непременно поставить «Колокол», — заговорил Владимир Константинович оживленно. — Катя настаивает, что вам нужен белокурый парик, а по-моему, если вас только не слишком обкорнает инспектор, вам прекрасно остаться таким, каким вы есть.

— Нет, нет, — слегка даже дрожащим голосом перебила Катя, — нет, нет. Он должен быть белокурый, с голубыми глазами, бледный, как рыцарь Грааля, святой и вместе грешный.

— Катечка, ты размечталась слишком. Вот что значит читать исторические романы в «Ниве»,^{221} — посмеиваясь, сказал Владимир Константинович.

— Ну, ушли, ушли, — с балкона закричала, хлопая в ладоши, Аглая Михайловна, собирая разбредшихся гостей.

Было еще жарко. Компания разбилась на несколько партий, длинно растянувшись по желтому полю. Алеша шел с Катей и Владимиром Константиновичем. Почти всю длинную дорогу, не уставая, рассказывал Башилов о недавнем своем путешествии в Италию, о зимних планах, о петербургских знакомых, рассказывал весело, громко, стараясь, видимо, занять молодых людей, которые шли молча, не обращаясь друг к другу ни словами, ни взглядами.

Подошли к роще, березовой, чистой, печальной. Катя села отдохнуть на пенек. Веселая ватага, состоящая из Сони, Анатолия, барышень Корчагиных, детей, со смехом и гамом догнала их.

— Алеша, вам водить, — запятнав его, закричала Соня. Все бросились врассыпную, и волей-неволей Алеша был принужден бежать за ними.

Проводив глазами мелькавшую в кустах красную Алешину рубашку, Катя тихо спросила:

— Дядя Володя, вы влюблены в кого-нибудь?

— Что ты, Катенька, разве мы играем в фанты^{222} и тебе досталась роль исповедника? Впрочем, увы, я думаю, мои истории, несмотря на малую поучительность, известны всегда всем, — ответил Владимир Константинович, улыбаясь.

— Вы можете говорить об этом смеясь. Это так страшно, — вздрогнув будто от какой-то мысли, сказала Катя.

— Да, это страшно и таинственно, — серьезно заговорил Владимир Константинович. — Тебе еще рано думать об этом. А потом ты узнаешь, что можно улыбаться, быть счастливее всех на свете и через минуту убить себя, и все из-за любви.

— Почему же так страшно? — прошептала Катя тоскливо.

— Не нужно думать, главное, не надо думать. Все придет, когда будет нужно; все будет легко и радостно, хотя и страшно. Грех и мучительство только в одном, когда Афродита небесная не соединяется с земной.^{223} Когда же любишь человека всего, и улыбку его, и слова, и походку, и мысли, и тело, когда нет тягости одного только плотского влечения и вместе с тем бесстрастия простой дружбы, тогда все легко и чисто.

Так говорил Владимир Константинович, задумавшись, будто про себя. Катя, затаив дыхание, слушала.

Солнце низко склонилось к березовой роще, на опушке которой они сидели; в кустах мелькали рубашки мальчиков и красная — Алешина; слышался веселый смех. По дороге медленно и торжественно выступали Мария Константиновна под руку с Корчагиным и тетя Аглая с Андроновым.

— Что это я расфилософствовался и совсем некстати? Впрочем, ты ведь почти взрослая, Катечка, и наверно сама много думала об этом. Да? — спросил Владимир Константинович, выходя из своей задумчивости.

— Да, дядя, думала, — тихо сказала Катя.

— Ну вот видишь, думать не надо. Еще придет все. Но если бы, Катечка, тебе было бы что-нибудь очень трудно, приходи ко мне. Многие говорят, что я не умел устроить своей жизни. Но, может быть, лучше многих устроителей я знаю, как радостно, страшно, мучительно и прекрасно жить и любить.

— Что, устала, Катечка? — спросила беспокойно Мария Константиновна, подходя со своим кавалером.

— Нет, жарко только очень. Вот выкупаться бы, — ответила Катя, вставая и стараясь улыбнуться.

— Ну, что же, купайтесь, барышни, в озере, а мы, старички, поищем грибов. Не правда ли, Аглая Михайловна, рыжичков в сметане, хорошо? — засмеялся Корчагин, придавая словам своим тонкий, хотя и не совсем понятный вид двусмысленности.

Аглая Михайловна сурово отвернулась и прошла с покорным Андроновым вперед, за ними Мария Константиновна с Корчагиным и сзади медленно прошли Катя и дядя Володя.

За густым березняком как-то вдруг открылось большое, точно полное блюдечко, озеро. Низкие лесные берега его заросли осокой и камышами; вода тихо плескалась на желтом песке, переливаясь мягкими складками, будто голубой с розовым шелк.

Тетя Аглая распаковывала свои корзины. Дети таскали хворост для костра. Дядя Володя лег в траву, закинув руки за голову и лежал недвижимо. Барышни собирались купаться. Алеша медленно бродил по берегу. В задумчивости шел он по узкой заросшей тропинке: она привела его на маленький мыс; здесь Алеша сел у самой воды и так задумался, что не слышал ни зовущих его голосов, ни песен, которые неслись из далекого села на другом берегу озера; только когда сзади хрустнула ветка, оглянулся он. Рядом с ним стоял Анатолий Корчагин. Был он немного моложе Алеши, но рослее, румяный, белокурый, смазливенький, всегда улыбающийся. Улыбался он и сейчас, смотря, прикрыв ладонью глаза от солнца, на желтую отмель. Алеша взглянул на него и опять стал смотреть на воду, не сказав ни слова. Анатолий тоже молчал несколько минут, а потом зашептал:

— Посмотрите-ка на наших наяд, — славные девчонки!

Алеша не понял его слов, и приподнялся только после второго приглашения:

— Смотрите-ка, вот, как на ладони видно. Здорово!

Далеко блестела церковь села, по тихой воде доносился благовест, песни, а с отмели, в нескольких саженях от них, смех и плесканье.

В косых лучах низкого уже солнца, в камышах белели тела купающихся барышень. Только одна из них вышла из-за камышей и стояла, связывая волосы, на песке, по колено в воде.

— Славная девчонка Катенька. Совсем готовая. Линии-то, линии-то каковы! — захлебываясь, шептал Анатолий.

— Как вы смеете! — чувствуя, что холодеет и обливается потом, зашептал хрипло Алеша. — Как вы смеете!

Анатолий удивленно посмотрел на него и с улыбочкой сказал:

— Что ж тут сметь? Им убытка нет, а нам удовольствие, да и им приятно. Не думайте, нарочно ведь выставляются.

Совершенно неожиданно для себя, Алеша вдруг размахнулся и звонко ударил по румяному, смеющемуся лицу Корчагина. Фуражка того упала в воду, сам он покачнулся и одной ногой сорвался с берега.

— За что вы деретесь? — плаксиво сказал Анатолий и полез доставать плавающую фуражку.

— Погодите, я еще вам! — вдогонку быстро уходящему Алеше грозил он, стоя в воде.

Алеша долго бродил между кустарников, то выходя к озеру, то опять забираясь в чащу. Темным смятением наполнилась его душа, и с безысходным отчаяньем вспоминал эту ужасную минуту, когда в блеске заходящего солнца на желтой отмели увидел он белое Катино тело, и было все ему отвратительно и чуждо: и ясный холодный закат за тихим озером, и улыбка Анатолия, и звонкий удар пощечины, и даже она, неповинная Катя. Алеша невольно вздрогнул, когда совсем близко услышал голоса, зовущие его.

— Алеша, картошка поспела, — кричал Башилов и в ту же минуту вместе с Катей вышел из кустов.

— Где вы пропадали, природный меланхолик? — сказал Владимир Константинович и, взяв под руку, повел с одной стороны Катю, с другой — Алешу.

На полянке пылал костер; высоко поднимался прямой серый дым и красные, бледные в ясных сумерках, языки пламени; за озером узкой холодной полосой догорал закат между зеленоватым прозрачным небом и голубоватой тихой водой озера.

Андронов сосредоточенно таскал пальцами картофелины из золы и передавал Аглае Михайлович, которая терла их салфеткой. Мария Константиновна сидела на бревне у воды, окруженная полулежащими Корчагиным, барышнями и детьми.