— Разве вам не нравится наш праздник, на котором вы повелитель? — спросила она. — Все желанья, все желанья должны свершиться сегодня. Скажите, чего вы хотите?
— Я хочу уйти отсюда, — сказал Миша вяло.
— Но почему? Но почему? — заволновалась дама, пожимая Мишин локоть все сильнее. — Что случилось? Что отталкивает вас? Вы не хотите празднества, — будет тишина и молитвы. Вы хотите?
— Я хочу уйти отсюда, — не делая никакого движения, повторил Миша.
— Это невозможно, — сказала дама и с тем же нежным видом повела Мишу дальше, повторяя всем уже не в первый раз: — Какой прекрасный у нас принц сегодня!
Гости кланялись и улыбались, приветствуя, как привычные придворные, принца, который шел среди них с лицом гордым и печальным.
Наконец дама сказала громко:
— Почему же музыка не играет и никто не танцует?
Будто услышав условленный пароль, все стали выходить из залы в корридор, мужчины в одну сторону, дамы — в другую. Барон подошел и, взяв Мишу под руку, увел его от дамы. Когда они проходили корридором, Миша сказал:
— Я хочу уйти отсюда.
— Одну минуту, Ваше Высочество, — ответил тот.
В маленькой комнате перед зеркалом лежали корона, мантия и цепь из драгоценных камней. Барон возложил их на Мишу.
— Теперь все исполнилось. Вы коронованы. Нет запретов перед вами.
Миша чувствовал, что теряет сознание. Ему хотелось посмотреться в зеркало, чтобы еще раз увидеть того пылающего и прекрасного отрока в далматике, но вдруг как бы холодный ветер вернул ему силу желания, и он твердо сказал:
— Я узнал теперь все. И сейчас я уйду один. Так нужно и так будет.
Барон несколько удивленно посмотрел на Мишу, как бы не узнавая его, но покорно поклонился и бросился подбирать мантию, которую Миша небрежно сбросил к ногам.
Миша вышел в переднюю. Слуга проснулся.
— Уходите, сударь? — спросил он и нашел Мишину шинель среди вороха других военных, штатских и дамских шуб.
Глава шестая,
в которой описано последнее приключение этой ночи
Так расставшись со спутниками, Миша медленно стал подыматься по улице. Костер, у которого недавно занимал своими шутками все общество господин Цилерих, потух. Будочник, напугавший Мишу, спал на тумбе, опять похожий на медведя.
Карета, скрипя по снегу, перегнала Мишу и остановилась у подъезда.
Замедлив шаги, он ясно различил, как из нее вышла дама в синей шубке. Он узнал серый ток и лакея, толкнувшего его в сенях театра. Поразительней всех событий сегодняшней ночи показалась Мише эта встреча. Прислонившись к стене, переждал он, когда карета отъедет, и подошел к крыльцу. Света в круглом окошке привратника не было. Снег так замел дверь, что Миша уже сомневался, эту ли он видел открытой минуту назад.
— Твое дело, поганый, — пробормотал он, плюнув с досадой, и намеревался идти, как в сугробе увидел желтую розу, какие были в волосах дамы. Миша поднял цветок и, боясь передумать, быстро поднялся на ступеньки и громко постучал в дверь.
— «Ночному Принцу нет преград», — вспомнил он слова Цилериха, замирая.
Высокий молодой слуга открыл дверь тотчас же, как будто ожидая посетителя. Заслонив ладонью свет, несколько секунд рассматривал Трубникова. Сказав: «бождите», — поставил подсвечник на пол и ушел по темной лестнице, широко шагая через ступени.
Страх почти до обморока почувствовал Миша в просторных сырых сенях, освещенных оплывавшей свечой.
«Бежать, бежать», — было его мыслью, но дверь оказалась уже замкнутой. Как пленник, покорился он своей участи и сел на скамью, опуская голову к коленям.
— Пожалуйте. — Слуга, освещая путь, стоял перед ним.
Проходя, Миша заметил много дверей и за одной расслышал голоса. Один мужской:
— Луиза, Луиза.
Другой женский:
— Неправда, я не могу больше.
— Не угодно ли будет вам раздеться, сударь, — спросил слуга, ставя свечу на стол с остатками ужина в комнате большой и почти свободной от мебели.
Миша сбросил шинель на ручку стула; слуга стряхнул снег концом ливреи с сапог.
Арапка в красном нескромном платье вышла из-за занавеси, отделявшей соседнюю комнату, и произнесла что-то хрипло и весело. Слуга засмеялся, но, сдержавшись, сказал:
— Ихняя камеристка. Она вас и проведет. Тоже выдумает всегда, — и прыснув еще раз, быстро ушел, унеся свет.
В темноте Арапка подошла к Мише, шатаясь, как пьяная, и сказала нечеловеческим голосом попугая:
— Ти милий. — Засмеялась, взяла за руку и повела, что-то бормоча. Запах от нее, смешанный с запахом вина и сладкой смолы, кружил голову.
За узкой низкой дверью оказалась неожиданно большая комната, тоже пустая. Огромная кровать стояла посередине. На возвышенье пышный туалет с глубоким креслом освещался двумя свечами в серебряных шандалах. Первую минуту покой показался Мише пустым. Не сразу разглядел он в зеркале туалета отраженную женщину. Она сидела глубоко в кресле, беспомощно опустив до пола руки в кольцах. Не двигаясь, не открывая глаз, подведенных тонко голубой краской, дама спросила на непонятном языке. Служанка ответила хриплым лаем и недовольная вышла.
Ощипывая желтую розу, Миша стоял, опустив голову, но его смущение было непритворным только наполовину.
Наконец дама встала и заговорила. Ласковы и печальны были слова того же незнакомого, сладкого, протяжного языка. Слабый знак руки понял Миша за позволение приблизиться. Подошел и встал коленями на ступеньки возвышения. Сделалось легко, торжественно и любопытно.
Казалось, что понимал медленную речь. Казалось, она говорила:
— Это хорошо, что вы пришли ко мне. Я жду вас давно. Вы будете любить меня.
— Да, да, я буду любить вас, — отвечал, улыбаясь, сам не зная от какой радости.
Она тоже улыбнулась, и уже не пугала ее улыбка Мишу. Легко складывались его слова. Он говорил:
— Всю ночь я искал вас. Да не одну ночь. Давно знал я вас. Знали ли вы?
— Знала, милый, — продолжала она разговор, различно понимаемый, быть может, каждым.
Ничто больше не смущало Мишу, и не удивлялся он пустой комнате в странном доме, даме в розовом с цветочками капоте,{150} стройной и томной, склоняющейся к нему с амвона, своим собственным речам, свободным и нежным.
Не прерывая ласковых слов, дама продолжала свой туалет: сняла кольца, распустив прическу, спрятала волосы под круглый чепчик с широким бантом; бегло, но пристально оглядела себя в зеркало, спрыснула руки и платье духами и, потушив одну свечу, высоко держа в руке другую, прошла по комнате. Сев на постель, снимала лиловые чулки, нежно что-то приговаривая.
Некоторое несоответствие слов и улыбки дамы с ее действиями поставило Мишу в тупик, и он не знал, что отвечать ей. Она же, видя его нерешительность, побежала к нему, села, поджимая голые ноги, рядом на ступеньки, обняла одной рукой за шею и ласково уговаривала; расстегнула пуговицы жесткого его мундира и, засунув пальцы за ворот Мишиной сорочки, смеялась невинно и коротко. Смутился Миша неожиданной шалости печальной дамы, но темные, тяжелые мечтания последних дней даже не вспоминались.
— Я щекотки не боюсь, — тряхнув головой по-мальчишески, сказал он.
Веселость буйная и небывалая охватила Трубникова, который и мальчиком-то был всегда скромен и тих.
Странные игры начались в пустой комнате. Бегали друг за другом, боролись, толкались, смеялись, как расшалившиеся дети.
Запыхавшись, дама упала на кровать. С блестящими глазами наклонился Миша над ней. Со смехом привлекала она его к себе, и он со смехом в первый раз осмелился поцеловать ее.
Арапка, тихо войдя, потушила нагоревшую свечу.
Глава седьмая,
в которой описано все, что произошло утром, следующим за ночью
Миша проснулся поздно. Солнце на красных ширмах горело пламенными пятнами. Открыв глаза, Миша вскочил, как под ударом. Босиком, в ночной рубахе, бросился на середину спальни, сам не зная для чего. Знакомое запустение знакомых комнат; солнце прямо в окно, блестевшее снежными крышами напротив; тишина; большая дядина кровать, с которой он только что встал; разбросанные вещи его собственные, — все казалось необычайным.