Сейчас проснется князь, откроет глаз, заговорит, и так обрадуется, увидев ее.

— Милый, милый, — прошептала одними губами Наташа и сейчас же неожиданно подумала: «Милый ли?.. Конечно, милый. Его я люблю, с ним буду счастлива», упрямо заставляла думать себя Наташа, но ей становилось почему-то тоскливо.

Елена Петровна тронула Наташу за руку:

— Пойдемте.

После тяжелой, темной спальни хотелось яркого солнца, и тусклый свет ранних сырых сумерек петербургских раздражал и томил.

— Но как же это случилось? — спросила Александра Львовна.

— Я не знаю подробностей, — заговорила княгиня. — Он ехал на извозчике. Случайно попал в свалку. Вы слышали про эти зверства. Ах, зачем, зачем мы приехали в этот страшный, варварский город? Впрочем, — все лицо княгини озарилось нежной улыбкой, и она привлекла к себе Наташу, — впрочем, если бы мы не приехали сюда, мой сын не узнал бы вас и не был бы счастлив.

Она приблизила к себе Наташину голову и несколько минут тревожно вглядывалась в ее лицо. Наташе опять стало стыдно и больно, опять вернулись жалость и нежность к этой маленькой, сломленной горем женщине, смотрящей на нее с такой тревогой и надеждой.

— Я люблю его, — почти крикнула истерически Наташа.

— Я знаю, я верю вам, — сказала княгиня и поцеловала Наташу.

— Ну, так вот, — продолжала она рассказ. — Он попал в толпу. Их гнали, безоружных, невинных, гнали и… — голос ее прервался. Вдруг гнев и ненависть охватили ее: — Я так не оставлю. Я разыщу убийцу. Я пойду к государю. Князья Чугуновы не раз проливали кровь за родину… — Опять слезы стали душить ее, но она сдержалась. — Сегодня будет консилиум. Профессор предлагает операцию, но это большой риск. Сегодня решат окончательно.

Тулузовы простились, обещая приехать вечером после консилиума.

— Так, значит, это правда? — спросила Елена Петровна Наташу, прощаясь.

Наташа только прильнула к ней, и та нежно гладила ее волосы и целовала, будто молча благодарила за сына. Наташа была взволнована и потрясена.

— Я не думала, — промолвила Александра Львовна, когда они уже сидели на извозчике, — я не думала, что ты так любишь его. Это мучило меня. Теперь, Бог даст, он поправится, и так хорошо все будет.

Наташа ничего не ответила.

На углу одной улицы извозчик испуганно задергал лошадь, хотел погнать быстрее, но потом торопливо своротил прямо на тротуар. Наперерез проскакал отряд казаков. В густых сумерках они казались призраками. Наташа вдруг вспомнила тот бессильный гнев, который на минуту охватил княгиню, когда она заговорила об убийцах своего сына.

— Мамочка, может быть, вот эти, вот эти убили, — хватая за руки Александру Львовну, шептала Наташа с ужасом и отвращением. Не выдержав, она вдруг заплакала.

— Не волнуйся, девочка моя милая, — старалась успокоить ее Александра Львовна.

— Не бойтесь, барышня. Не тронут уж больше, — обернувшись, сказал извозчик.

Смутные и тяжелые дни переживала Наташа. Она больше ни разу не плакала. Как ни старалась, она не могла вызвать больше настроения той нежной жалости, которую испытывала в первый раз при посещении Чугуновых.

Князю было несколько лучше, но все же опасность еще далеко не миновала. В комнату больного Наташу не пускали, но каждый день Тулузовы ездили на Сергиевскую. Эти визиты были мучительны для Наташи. Каждый раз, когда она видела Елену Петровну, ей становилось стыдно и тягостно. Они не говорили о любви Наташиной к князю, о том, что будет, когда тот поправится, но в улыбках, в поцелуях княгини было столько беспокойной нежности, что они мучили Наташу больше всяких вопросов.

Дома тоже было скучно; какое-то беспокойство ни на минуту не оставляло Наташу; часто по целым часам молча кружила она по комнатам, а когда становилось невыносимо, одевалась и под каким-нибудь предлогом бежала на улицу.

Она придумывала мелкие покупки, за которыми шла в какой-нибудь далекий магазин, или просто без цели бродила по целым часам, стараясь усталостью заглушить тяжелую, бессмысленную тоску.

В одну из таких прогулок, когда Наташа шла посетить старую гувернантку, на Пушкинской лицом к лицу ей повстречался Лазутин.

Оба шли быстро, крепко о чем-то задумавшись и, почти столкнувшись, одновременно подняли глаза и остановились на секунду, будто пораженные молнией.

Митя все это время сильно кутил. Он как-то почернел, как бы обожженный той неутолимой страстью, которая владела им. Под глазами были круги, бледность щек еще больше подчеркивалась синевой плохо выбритого подбородка. Но он не подурнел, напротив — в его надменной красоте появилось что-то новое — требовательное и дерзкое.

— Наконец я встретил вас, — первый заговорил Лазутин слегка сиплым голосом.

Наташа промолчала. Митя пошел рядом с нею.

— Все эти дни я ходил по улицам и думал, только бы встретить вас, — заговорил он.

— Вам, кажется, не было отказано от дома, и вы могли бы заехать к нам, если это так необходимо, — немного оправившись, насмешливо сказала Наташа.

— Да, это было необходимо. Я должен был сказать, что больше не могу, я люблю вас, вы это знаете… и ты меня любишь, любишь! — он шептал, задыхаясь, и нагибался к самому лицу Наташиному. Она почувствовала его тяжелое дыхание.

— Вы пьяны, — с отвращением сказала Наташа, стараясь освободить свою руку, которую крепко держал Лазутин. — Вы пьяны. Оставьте меня, или я…

— Да, я пьяный и развратный, а все-таки ты, невеста князя Чугунова, любишь только меня и будешь, будешь моей! — шептал Митя, действительно теряя сознание. — Ты придешь ко мне. Слышишь? — придешь. Я живу в Ковенском переулке, дом № 3, кв. 10, и ты придешь! — он сжимал Наташину руку до боли.

Странную слабость испытывала она. Он был отвратителен и страшен, и вместе с тем она чувствовала, будто действительно он имеет власть приказывать ей, и она не смеет сопротивляться.

Прохожие уже оглядывались на них удивленно.

— Ради Бога, не надо! Пустите меня! Митя, голубчик, что с вами? — говорила Наташа робко.

Лазутин опомнился, отпустил Наташину руку и промолвил, усмехаясь:

— Значит, вы помните мой адрес: Ковенский, 3, кв. 10. Буду вас ждать. А князь ваш еще жив, я слышал. Жалко, что я плохо рассчитал удар.

— Это вы его убили?! — с ужасом прошептала Наташа.

— Я еще не убийца, но я буду им, если вы… — Митя не договорил, притронулся слегка к фуражке и, повернувшись, пошел к Невскому.

Старая гувернантка, увидев Наташу, ужаснулась:

— Что с вами, мое милое дитя? Я слышала, такое ужасное несчастье постигло вас, но не надо отчаиваться. Вы на себя не похожи.

Прижавшись к гувернантке, Наташа заплакала, по-детски вздрагивая всем телом. Эти слезы как бы растопили тяжелую тоску, а встреча с Митей казалась кошмарным, невозможным сном.

Прошло дней десять.

Князю стало гораздо лучше. Он уже узнавал всех, и ему было разрешено разговаривать. Наташа по нескольку часов проводила с женихом. В комнате больного по-прежнему были спущены гардины, и только красная лампочка скупо освещала подушку, голову князя и столик с лекарствами.

Сестра милосердия уходила, и Наташа садилась в ее кресло.

Мысли и слова больного часто бывали туманны и несвязны.

— А знаете, Василий Петрович вовсе не Василий Петрович, а господин Léonas. Только это — страшная тайна. Пятьсот тысяч повесили, а ему все равно, он умный, он все знает. Когда мы поедем с вами в Ливерпуль, мы его спросим…

Князь каждый день начинал говорить о Василии Петровиче и об отъезде в Ливерпуль.

Наташе было сначала страшно, потом она привыкла, и ей казалось, что действительно поедут они в Ливерпуль и встретят там таинственного Léonas’a, который всему научит.

Часто, взяв Наташину руку, князь засыпал, а она неподвижно сидела часами, задумчиво смотря на красную лампочку.

Входила Елена Петровна, едва шурша платьем, нагибалась к Наташе через спинку кресла и целовала ее в лоб.

— Мы спасем его, мы спасем, — шептала княгиня.

Будто в дремоте жила эти дни Наташа; она не вспоминала прошлого, не думала о будущем. Какая-то вялость охватила ее. Приехав домой, Наташа ложилась на кровать и читала, что попадется под руку, или просто лежала с закрытыми тазами.