— А снег хорошо пололи вчера? Что же вам вышло?

Лиза удивленно взглянула на него.

— Снег полоть еще рано, барин. В посту грех. Так я пойду на стол подавать.

— Что бы это значило? Путают они что-то! — задумчиво повторял Костя, шагая из угла в угол по комнате.

Алексей, проснувшись, кричал весело:

— Ну, как спал, Костик, на старом пепелище? Я же отлично; и елку видел во сне, и подарок мне подарили. Только какой, — тут меня и разбудили. Вот досада! Это к удаче, Костик, не правда ли?

— Да, да, конечно, — рассеянно отвечал Константин. — Вставай скорей, тетушка с завтраком ждет.

— Благодать! — стоя в одном белье, намыливая лицо и шею, болтал Алексей, — не жизнь, а малина. От завтрака до обеда, потом до ужина. Пожалуй, танцевать с поповнами заставят и медведем рядиться.

Долго и тщательно одевался Алексей, болтая веселый вздор и напевая: «Должна признаться, люблю кататься я со студентом молодым, да не с одним».

Натянул новые малиновые рейтузы, старательно зачесал редеющие височки, тоненькой кисточкой тронул около глаз и губы, напудрился, надушил платок мимозой терпкой и приторной, осмотрев себя в зеркало, прищелкнул пальцами:

— Недурна канашка!.. Ну, пойдем, Костик, что таким мрачным встали, ваше сиятельство?

В столовой, просторной и пустоватой, было как-то особенно светло от снега за окнами и неповешенных еще к празднику гардин.

Андрей Павлович возился около спиртовки. Мария Петровна в величественном капоте и чепце с бантами, с болонкой на коленях, пила кофе, косясь из-под пенсне на газетный лист, развернутый перед ней.

— Что же вы мне вчера не сказали, что в Париже наводнение. Французский посол устраивает базар в пользу пострадавших. Люся и Тоня, верно, опять будут выставляться, ждать женихов, — оживленно заговорила она, целуя братьев в лоб.

— Пей, матушка, кофе. Убирать пора, да и завтракать. Потом в Осиновку поедем. Что тебе за забота до Парижа, — ворчал Андрей Павлович, наливая стаканы Косте и Алеше.

Вошла Шура.

В беленьком платьице с синим матросским воротником, в платочке, повязанном по-крестьянски, она имела вид девочки, и будто солнцем озарила Костю ее веселая лукавая улыбка, когда она здоровалась с ним; что-то знакомое и милое узнавал он в ней и сам улыбался, слушая шутки, которыми сыпал Алексей.

До завтрака пошли в залу петь.

В большом камине ярко горели дрова.

Пока Алексей ходил за нотами, Шура показывала Косте своих инсепараблей^{234} в золоченой клетке.

— Мне их мисс Нелли подарила. Папа говорил, подохнут, а они живут и ручными совсем стали. Смотрите, какие милые, — щебетала Шура.

Она открыла клетку, и четыре зелененькие птички выпорхнули, закружили по комнате и на Шурин голос слетелись все снова, и с писком садились на голову, плечи, руки хозяйки.

— Помните, Костик, — будто обмолвившись, назвала Шура Костю старым, детским именем и сама вспыхнула и засмеялась, — помните, мы бегали по этой зале, спасались от разбойников. Разбивали табор… Как это было давно!

— А мне кажется, это было вчера. Всего два года прошло, и все время я так часто вспоминал Курганово и вас, — ответил Костя, чувствуя, что радостным румянцем заливается и его лицо.

— Будто бы вспоминали нас, провинциалов? — кокетливо промолвила Шура.

— Какая идиллия, прелесть! — хохотал Алексей. — Дева, кормящая птиц небесных! Только ты, Костик, более поэтическую позу прими, преклони хоть колено! Вот так. — И он сам гибко опустился на колено; и, взяв Шурину руку, поднес ее к губам и запел какую-то арию.

Шура смущенно улыбалась. Встревоженные инсепарабли закружили над ее головой.

Костя сел аккомпанировать; старый рояль певуче дребезжал. Гулко разносились по зале голоса: слегка надтреснутый маленький, но приятный Алексея; по-детски сладкий еще, высокий — Шурин. Она нагибалась к нотам, и кончиками платка касалась Кости, и сладко и радостно ныло его сердце.

Завтрак прошел оживленно и весело. Мисс Нелли смеялась до того, что закашлялась и принуждена была удалиться из-за стола.

После завтрака Андрей Павлович и Мария Петровна стали собираться. Рыженький Рысачок уже ржал нетерпеливо у крыльца.

— А вы, молодежь, с горы покатайтесь или на лыжах, — сказала Мария Петровна.

— Да, да, на лыжах! Я еще не обновила своих, — захлопала в ладоши Шура и побежала причесаться.

Костя и Алеша смотрели из окна, как усаживались в ковровые мягкие сани Мария Петровна в лиловой ротонде^{235} и Андрей Павлович, еще красивый и стройный в своем с красными цветочками дубленом полушубке и в шапке с ушами на заячьем меху, который сливался с седыми кудрями его.

— Красивый старик генерал, — сказал Алексей и, помолчав, прибавил тихо. — Два дня еще.

Костя ничего не ответил. Страшная мысль на минуту омрачила его, но Шурочка, уже совсем готовая, в крытой красным бархатом шубке, высоких суконных сапогах, шапочке с меховыми отворотами, весело вбежала.

— Что же вы не одеваетесь, господа кавалеры? — кричала она.

Алексей надел коротенькую охотничью куртку, Костя — шинель. Лиза помогла натянуть им валенки; Василий ждал на крыльце с лыжами.

Захрустел твердый наст. Скатились с горы; переправились через реку, и поле, с черневшей далекой опушкой леса, открылось перед ними. Покатили быстро, сосредоточенно работая палками, изредка перекидываясь короткими фразами.

Костя бежал быстрее и, обогнав, останавливался, и, оглядываясь, смотрел на разрумянившуюся, улыбающуюся ему Шуру, и сам улыбался ей, и хотелось бежать еще быстрее и дальше, дальше без конца…

Поднялись на пригорок.

— Покатимся без палок, — закричала Шура.

— Кубарем бы не скатиться, — смеялся Алексей, — в мои годы это не очень прилично.

— Ну, вот еще! Папа с нами катается в овраге, там в десять раз круче.

— Катитесь, дети, а я посмотрю и покурю, — ответил Алексей.

Костя встал рядом с Шурой.

— Раз, два, три! — скомандовал Алексей.

Костя оттолкнулся палками и полетел вниз, стараясь не перегонять Шуры.

— Падаю, падаю! Задавлю! — со смехом кричала Шура.

Костя обернулся, и в ту же секунду Шура пошатнулась, задела лыжей его лыжу, и оба они были в снегу.

— Браво, браво, бис! — кричал Алексей с горы.

Костя лежал внизу, Шура сверху. Она смеялась и от смеха не могла подняться. Алексей осторожно спускался на помощь, но Костя прижал к себе Шуру, приподнял и поставил.

— Спасибо, Костик! — второй раз назвала его так Шура. — Я бы завязла тут по горло. Вот что значит отвычка. С прошлой зимы не бегала. Но что с вашей лыжей?

Одна из Костиных лыж была сломана пополам.

— Как же теперь быть? — опечалилась Шура. — Придется домой пешком идти. Да вон наши едут, они вас подвезут.

Невдалеке по дороге мчались сани.

— Мама, папа, погодите! — закричала Шура и побежала наперерез саням… Алексей последовал за ней. Костя печально поплелся, таща лыжи и завязая в сугробах. Андрей Павлович придержал Рысачка, и Мария Петровна кричала взволнованно:

— Что такое? Костик ногу сломал?

— Нет, только лыжу, довезите его! — в сумеречной тишине звонко разносился веселый Шурин голос.

Костя добрался до дороги и сел на козлы.

— Не вывали нас, Костик. Смотри! — волновалась Мария Петровна.

— Раза два кувырните их, пожалуйста; там раскат есть удобный у моста, — смеясь, кричала Шура и, повернув лыжи, заскользила обратно.

Сдерживая резвого Рысачка, Костя косился на далекое поле, где на белом снегу алела Шурина шубка и рядом Алексей.

В доме топили печи, пахло горячим сдобным тестом и елкой, которую только что втащили в переднюю.

Мисс Нелли в серой вязаной фуфайке разбирала на полу залы корзины с елочными украшениями.

— Ну, как тебе Шура понравилась? Изменилась? — спрашивала Мария Петровна.

— Она очень милая, — отвечал Костя, глядя в окно на аллею, по которой должны были возвратиться лыжники.