Увы! Но его мать-крыса! Она все время кралась за нами, прячась за наши спины. В этих жутких условиях она продолжала наушничать и жаловаться даже на самые незначительные вещи. Она всегда усаживалась ближе всех к огню. Она никогда не снимала одеяло, которое захватила в первую ночь, и при любой возможности брала себе еще одно, пока мы не требовали его обратно. Она прятала еду в рукава и запихивала ее себе в рот, думая, что мы не видим. Вы часто слышали, что крысы очень преданны семье. Мы видели это каждый день. Она постоянно подлизывалась к своему сыну и старалась управлять им, но ей не надо было надрываться. Он делал то, что было положено преданному сыну. Он слушался ее. Поэтому, когда старуха начинала ныть, что ей нужно больше еды, чем ее невестке, он кормил ее, а не жену. Поскольку я сама была преданной дочерью и не могла спорить с этим, мы со Снежным Цветком стали делить на двоих мою долю. А после того как мешок с рисом почти опустел, мать мясника заявила, что старшему сыну не надо давать ту еду, которую мясник раздобыл в горах.

«Незачем тратить ее на такого слабого мальчишку, — сказала она. — Когда он умрет, нам станет легче».

Я посмотрела на мальчика. Ему было одиннадцать лет, столько же, сколько моему старшему сыну. Он уставился на свою мать запавшими глазами, слишком жалкий и слабый, чтобы бороться за себя. Конечно, Снежному Цветку следовало сказать что-нибудь в его защиту. Помимо всего прочего он был старшим сыном. Но моя половинка не любила этого ребенка, как ей полагалось его любить. Ее глаза даже в этот ужасный момент, когда он был приговорен к верной смерти, были устремлены не на него, а на ее второго сына. Каким бы жизнеспособным и сильным ни был второй мальчик, я не могла допустить, чтобы погиб первый сын. Это шло вразрез со всеми традициями. Как я смогу встретить его потом в загробном мире? Как старший сын он должен был получать пищи больше любого из нас, включая мясника. Тогда я начала делиться своей долей со Снежным Цветком и ее сыном. Когда мясник увидел это, он дал пощечину сыну, а потом жене.

«Это еда для Госпожи Лу».

Прежде чем кто-то из нас смог ответить, вмешалась его мать-крыса. «Сын, зачем вообще давать еду этой женщине? Она для нас посторонняя. Мы должны думать о своей крови: о тебе, твоем втором сыне и обо мне».

Конечно же, она не упомянула ни о первом сыне, ни о Весенней Луне, которым доставались лишь объедки и которые день ото дня становились все более слабыми.

Но на этот раз мясник не уступил ей.

«Госпожа Лу — наша гостья. Если я приведу ее обратно живой, то получу вознаграждение».

«Деньги?» — спросила его мать.

Типично крысиный вопрос. Эта женщина не могла скрыть свою жадность и страсть к стяжательству.

«И помимо денег есть кое-какие вещи, которые господин Лу может сделать для нас».

Глаза старухи превратились в щелочки, пока она раздумывала над его словами. Прежде чем она ответила, заговорила я: «Если вы хотите получить вознаграждение, тогда я должна получать больше еды. Иначе… — и тут я сделала капризную гримасу, которую подметила у одной из наложниц моего свекра, — иначе я скажу, что не нашла в вашей семье истинного гостеприимства, а только алчность, невнимательность и дурные манеры».

На какой страшный риск я пошла в тот день! Мясник тут же мог прогнать меня. Вместо этого, несмотря на постоянные жалобы его матери, я стала получать большую порцию еды, которую могла разделить со Снежным Цветком, ее старшим сыном и Весенней Луной. О, какими мы были голодными! От нас остались одни кости — мы лежали целыми днями, еле дыша, стараясь сберечь последние силы. Недомогания, казавшиеся незначительными дома, здесь оказывались смертельными. Без пищи, горячего чая, не имея больше сил или трав, способных поддержать наши силы, никто не мог преодолеть эти несчастья. Как и большинство умирающих, немногие из нас сохраняли способность двигаться.

Старший сын Снежного Цветка искал моего общества, как только мог. Он был нелюбимым ребенком, но он не был таким глупым, каким его считали в семье. Я думала о том дне, когда мы со Снежным Цветком ходили в Храм Гупо молиться о сыновьях, и о том, как нам хотелось, чтобы они имели тонкий и изысканный вкус. Я видела, что в мальчике дремлют хорошие способности, хотя он не получил официального образования. Я не могла помочь ему обучиться мужскому письму, но я могла повторить ему то, что подслушивала, когда Дядя Лу занимался с моим сыном. «Пять вещей, которые китайцы уважают больше всего, — это Небо, Земля, император, родители и учителя».

Когда я пересказала ему все уроки, которые помнила, я поведала ему назидательную историю, которую слышала от женщин в нашей провинции, о втором сыне, ставшем мандарином и вернувшемся в свою семью. Но я изменила ее в соответствии с жизненными условиями бедного мальчика.

«Первый сын бежит к реке, — начала я. — Он еще зеленый и неопытный, как молодой бамбук. Он живет со своей мамой, папой, младшим братом и младшей сестрой. Младший брат будет заниматься ремеслом своего отца. Младшая сестра выйдет замуж. Глаза Мамы и Папы никогда не отдыхают на их старшем сыне. Когда они видят его, они бьют его по голове, пока она не распухнет, как арбуз».

Мальчик подвинулся ближе ко мне, отвел глаза от костра и стал смотреть мне в лицо, пока я продолжала рассказ.

«Однажды мальчик идет к тому месту, где его отец хранит свои деньги. Он берет несколько монет и кладет их к себе в карман. Потом он идет туда, где мать хранит продукты. Он кладет в свою сумку столько, сколько может. Потом, даже не попрощавшись, он уходит из дому и идет через поля. Он переплывает реку и идет дальше». Я подумала о каком-нибудь отдаленном месте. «Он идет пешком до Гуйлиня. Ты думаешь, это путешествие в горы было тяжелым? Ты думаешь жить на улице зимой тяжело? Это все ничего. У старшего брата в дороге не было ни друзей, ни благодетелей, у него была только рубашка на теле. Когда у него кончились деньги и продукты, он стал просить милостыню».

Мальчик покраснел, не от жара костра, а от стыда. Он, должно быть, слышал, что родителям его матери пришлось делать то же самое.

«Некоторые говорят, что это позорно, — продолжала я, — но если это единственный способ выжить, тогда для этого требуется большое мужество».

Мать мясника, сидевшая по другую сторону костра, проворчала: «Ты рассказываешь историю неправильно».

Я не стала обращать внимания на ее слова. Я знала продолжение истории, но мне хотелось дать мальчику хоть за что-то уцепиться.

«Мальчик слонялся по улицам Гуйлиня и искал людей, одетых, как мандарины. Он слушал, как они разговаривают, и старался подражать им. Он садился около чайных и пытался заговорить с теми, кто входил туда. Но только тогда, когда его речь стала правильной и изящной, один человек обратил на него свое внимание».

Здесь я прервала свой рассказ. «Мальчик, на свете есть добрые люди. Ты можешь не верить этому, но мне они встречались. Ты всегда должен смотреть вокруг и искать того, кто может стать твоим благодетелем».

«Как ты?» — спросил он.

Его бабка фыркнула. Я опять не обратила на нее внимания.

«Этот человек взял мальчика к себе в слуги, — продолжала я. — Пока мальчик был у него в услужении, хозяин научил его всему, что знал сам. Потом он нанял ему учителя. Через много лет этот мальчик, ставший уже взрослым мужчиной, сдал императорский экзамен и стал мандарином — пока что самого низкого ранга», — добавила я, полагая, что такое возможно даже для сына Снежного Цветка.

«Мандарин вернулся в свою родную деревню. Собака, охранявшая его родной дом, пролаяла три раза в знак того, что она узнана его. Из дома вышли Мама и Папа. Они не узнали своего сына. Из дома вышел второй брат. Он не узнал брата. Сестра? Она вышла замуж. Когда он сказал им, кто он такой, они сделали коутоу и очень скоро начали просить у него всяких милостей. «Нам нужен новый колодец», — сказал его отец. — Ты можешь нанять кого-нибудь, чтобы вырыть его?» «У меня нет шелка, — сказала его мать. — Ты можешь купить мне его?» «Я заботился о родителях много лет, — сказал его младший брат. — Ты не заплатишь мне за все это время?» Мандарин вспомнил, как они плохо обращались с ним. Он сел в свой паланкин и вернулся в Гуйлинь, где женился. У него было много сыновей и дочерей, и он прожил очень счастливую жизнь».