На следующее утро, когда я спустилась вниз, мне показалось, что произошла какая-то перемена. Юнган и еще две служанки вернулись в дом. Они убирали кухню и носили дрова. Юнган сообщила мне, что еще до рассвета Третью Невестку нашли мертвой. Она покончила с собой, проглотив щелок. Я часто думаю о том, что бы произошло, если бы она подождала несколько часов, потому что ко времени второго завтрака свекровь слегла с лихорадкой. Наверное, она была уже больна накануне вечером, когда проявила такую жестокость.
Теперь мне предстояло сделать ужасный выбор. Я держала своих детей в комнате, спасая их от заразы, но мой долг жены по отношению к родителям моего мужа был превыше всего. Служить им означало, что я обязана уважать их больше всех остальных — больше своих родителей, больше своего мужа, больше своих детей. В отсутствие мужа я была обязана забыть свой страх перед болезнью, вырвать все чувства к детям из своего сердца и делать то, что полагается. Если я этого не сделаю, и моя свекровь умрет, моему стыду не будет предела.
Но я не так легко оставила своих детей. Остальные невестки сидели по своим комнатам со своими семьями. Я не знала, что происходит за закрытыми дверями. Может быть, они уже заболели. Может быть, они уже умерли. Я не могла доверить заботу о своих детях моему свекру. Разве он не проводил ночи рядом со своей женой? Не будет ли он следующим, кого поразит болезнь? И я не видела Дяди Лу с начала эпидемии, хотя он каждое утро и каждый вечер оставлял пустую миску перед дверью своей комнаты.
Я сидела в кухне, беспокойно сжимая сплетенные пальцы рук. Юнган вошла в кухню, опустилась на колени рядом со мной и сказала: «Я позабочусь о ваших детях».
Я вспомнила, как она сопровождала меня в дом Снежного Цветка сразу после моей свадьбы, как она заботилась обо мне после всех моих родов, и какой скрытной и верной она была, когда носила письма к моей лаотун. Она делала все это для меня и постепенно, я и не заметила, как она из десятилетней девочки превратилась в ширококостную и большеногую женщину двадцати четырех лет. На мой взгляд, она оставалась такой же безобразной, как яйца кабана, но я знала, что она еще не заболела и будет заботиться о моих детях, как о своих собственных.
Я дала ей точные указания, как кипятить воду и готовить еду, и нож на случай, если дела пойдут плохо и ей придется сторожить дверь. Сделав это, я предоставила своих детей судьбе и посвятила все свое время и внимание свекрови.
Следующие пять дней я заботилась о свекрови так, как должна заботиться невестка. Я подмывала ее, когда у нее уже не было сил добраться до ночного горшка. Я варила ей такой же рисовый отвар, как и своим детям. Затем я надрезала себе руку, как когда-то (я видела) сделала моя мать, чтобы моя жизненная сила смешалась с рисовым отваром. Это высочайший дар любой невестки, и я принесла его, надеясь, что каким-то чудом моя жизненная сила сумеет поддержать ее.
Но мне не надо говорить вам о том, какая это страшная болезнь. Вы знаете, чем она кончается. Моя свекровь умерла. Она всегда была добра ко мне, поэтому мне трудно было сказать ей «прощай». После того, как отлетел ее последний вздох, мне стало ясно, что я не смогу сделать для нее все, что полагается для женщины ее положения. Я обмыла ее покрытое пятнами иссохшее тело теплой водой с запахом сандалового дерева. Я одела ее в длинные похоронные одежды и засунула ее записи нушу ей в карманы, рукава, под рубашку. В отличие от мужчин, она писала все это не для того, чтобы оставить доброе имя сотням поколений. Она писала, чтобы рассказать своим подругам о своих мыслях и чувствах, и они писали ей о том же. При других обстоятельствах я бы сожгла все эти записи на ее могиле. Но при этой жаре и эпидемии трупы надо было хоронить как можно скорее, не думая ни о фэншуй, ни о нушу, ни о родственном долге. Единственное, что я могла сделать для ее утешения, — это снабдить свою свекровь записями ее подруг для чтения и пения в загробном мире. Как только я покончила с этим, повозка забрала ее тело для поспешных похорон.
Моя свекровь прожила долгую жизнь. По этой причине я могла бы порадоваться за нее. А поскольку она умерла, я становилась главной женщиной в доме, несмотря на то, что мой муж был в отъезде. Теперь все невестки должны были подчиняться мне. Чтобы жить спокойно, они нуждались в моей милости. Так как все наложницы умерли, я видела впереди более гармоничную жизнь, потому что мне было абсолютно ясно: больше наложниц под крышей этого дома не будет.
Как и предчувствовали слуги, эпидемия в нашем уезде пошла на спад. Мы открыли двери нашего дома и произвели учет. Мы потеряли свекровь, третьего деверя, всю его семью и наложниц. Второй и Четвертый Братья выжили, как и их семьи. В моей родной семье умерли Мама и Папа. Разумеется, я жалела о том, что во время последнего своего посещения не проводила с ними больше времени. Однако с Папой мы мало общались после того, как мне перебинтовали ноги, а между мной и Мамой все переменилось после нашего разговора о том, как она лгала мне о Снежном Цветке. В качестве замужней дочери единственной моей обязанностью было соблюдать траур в течение года. Я старалась воздать почести своей матери, родившейся под знаком обезьяны, за все, что она сделала для меня, но мое сердце не было разбито.
В конце концов, нам еще повезло. Мы с Дядей Лу не обменялись ни единым словом. Это было бы неприлично. Но когда он вышел из своей комнаты, это был уже не милостивый дядюшка, праздно проводящий свои дни на покое. Он муштровал моего сына с такой энергией, целеустремленностью и постоянством, что нам так и не понадобилось нанимать учителя со стороны. Мой сын никогда не увиливал от занятий, его подбадривало сознание того, что ночь его свадьбы и день, когда его имя появится в императорском золотом списке, будут самыми славными датами в его жизни. В первом случае, он выполнит роль послушного сына, во втором — он выберется из темноты нашего маленького уезда и поднимется к вершинам такой славы, что о нем узнает весь Китай.
По прежде чем все это произошло, вернулся домой мой муж. Не могу описать чувство облегчения, которое я испытала, когда увидела его паланкин, поднимающийся по главной дороге в сопровождении запряженных быками повозок, нагруженных мешками с солью и другими товарами. Ужасы, которые я себе воображала, из-за которых плакала по ночам, не случатся со мной, по крайней мере, пока не случатся. Меня охватила та же радость, какую выражали все женщины в Тункоу, в то время как наши мужчины разгружали повозки. Мы все плакали, и слезы облегчали тяжесть, страх и горе, которые мы носили в сердце. Для меня — и для всех нас — возвращение моего мужа было первым добрым знаком за все эти тяжелые месяцы.
Соль была продана, ее покупали отчаявшиеся, но благодарные люди по всему нашему уезду. Прибыль, полученная от продажи, помогла нам уладить все наши денежные дела. Семья Лу восстанавливала свое положение и благосостояние. В этом году урожай оказался обильным, поэтому и осень была более праздничной. Пережив черные дни, мы могли немного вздохнуть. Мой свекор нанял мастеровых, они приехали в Тункоу и сделали еще один расписной фриз под карнизами нашего дома, который должен был говорить нашим соседям и всем тем, кто приедет в нашу деревню в будущем, об удаче и процветании нашей семьи. Теперь я могла выйти на улицу и увидеть изображения своего мужа в лодке, готовой отвезти его вниз по реке, торговцев из Гуйлиня, с которыми он вел дела; женщин из нашего дома в их ниспадающих одеждах, занятых вышиванием в то время, когда мы ждали приезда моего мужа, и его радостное возвращение.
Все, что было нарисовано под нашими карнизами, соответствовало действительности, за исключением портрета моего свекра. На фризе он был изображен сидящим на стуле с высокой спинкой и оглядывающим свои владения с гордым видом. Но на самом деле он тосковал по своей жене, и у него душа не лежала к мирским делам. Однажды, обходя поля, он упал и умер. Первейшим нашим долгом было устроить самые пышные похороны, какие только видели в нашем уезде. Моего свекра положили в гроб и выставили перед домом на пять дней. Мы наняли оркестр, который играл день и ночь. Люди со всего уезда приходили сделать коутоу перед его гробом. Они приносили подарки: деньги в белых конвертах, шелковые флаги, свитки, где мужским письмом были написаны похвалы покойному. Все его сыновья и их жены доползли до его могилы на коленях. Народ из Тункоу и другие люди из окрестных деревень шли за нами пешком. Когда мы медленно проходили через поле, мы казались белой рекой в своих траурных одеждах. Через каждые семь шагов все останавливались и делали коутоу. Место погребения находилось в километре от нашего дома, и вы можете представить себе, сколько раз мы останавливались и кланялись на этой каменистой дороге.
