Как будто плачет чья-то мать вдали.

А на холмах под Вязьмой густо, густо

Лежат солдаты в мураве-траве.

И — тишина.

И — в мире страшном пусто,

Лишь крик кукушки тает в синеве.

Лежат бойцы недвижно на опушке.

Свежит цветы кровавая роса.

И древнее рыдание кукушки.

И древние над Русью небеса.

...Звенит, звенит заиндевелый бор,

Звенит с утра и до утра,

Металлом

Набухли реки и распадки гор, —

Седой Урал в сиянье небывалом.

Здесь поднимал Ермак охранный меч

Над рваною кучумовой ордою.

Урал, он призван Родину сберечь,

Какой его испепелишь бедою?

Здесь Пугачев распахивал кафтан,

Огнем свободу смерда возвышая.

И, зорями насыщенный туман,

Багряно плыл,

Глядеть на мир мешая.

Здесь по степи метельной горячо

Летел в кибитке Пушкин вдохновенный,

И вился у него через плечо,

Распластываясь,

Шарфик дерзновенный.

Отцовский край,

Прапрадедовский край,

Вставай, уже фашисты под Москвою,

Незваных,

Наглых,

Диких покарай

Тоскующей по битве булавою!

В печах мартенов пламенеет месть,

Клокочет и, захлебываясь яро,

Она поет одну и ту же песнь —

Святую радость скорого удара.

Ручьи,

Потоки,

За рекой река

Расплавленно бежит, не умолкая.

Броня России, вот она какая,

И танки,

Танки,

Поле утыкая

Собой,

Рванулись —

Пали облака!

...А над уральским пасмурным простором

Клубилась мгла железа,

И во мгле

Гудел огонь,

Бросая свет на горы,

И колотил крылами по земле.

Бушующий,

С орлиною повадкой,

Он затмевал равнины и холмы.

А где-то молодуха над кроваткой

Приплакивала голосом зимы.

А где-то брат

Тянулся ближе к брату,

Сестра к сестре,

Изболевалась мать.

Война,война,твою печаль и правду

Живому невозможно понимать!

И Танкоград за горной синевою

Все гнал

И гнал,

И сплачивал в ряды

И танки, и «катюши» под Москвою, —

Урал не стерпит чуждого конвоя,

Не потеряет ратные черты!

...Но не тираны вечны, а победа,

И солнышко, и облаков гульба.

Порой у полководца и поэта

Трагически похожая судьба.

Свет Родины сжигает полководца,

Свет Родины поэта пепелит.

Россия, Русь,

Не о тебе ли рвется,

Не о тебе ли сердце так болит?

Не о тебе ли плакали метели

И ливни задыхались неспроста,

И сам за верность отчей колыбели

Готов принять распятие Христа?

Мой дальний хутор на Урале грозном,

А где же ты и что с тобой, скажи.

Кресты, кресты,

По луговинам росным

Порхают одичалые стрижи.

Кресты, кресты,

Куда ни повернусь я,

Кресты, кресты,

И — муторно окрест.

Но не поставил ворог крест над Русью,

А Русь над ним переломила крест!

К нам замышляли недруги не тропы,

А трассы пробуравливать в поля.

Не взять России — и не взять Европы,

И мир не взять,

О, русская земля.

И — проклят тот,

Кто жуткий день вчерашний

Упрячет в омузеенный гранит,

Кто русский дух

И русское бесстрашье

Не приумножит и не сохранит.

Москва, Москва,

Работа и бои.

Лишь позови — в любую непогоду

Опять пройдут через огонь и воду

Сыны твои

И дочери твои!

Капля камень точит. Поэтому, наверно, и появился как-то и ненадолго на дверях одного из домов в центре Челябинска такой вот самодельный плакатик: фанера, на фанеру наклеен кусок географической карты с миллионным городом, раздвоенным голубой прожилкой, над символом — черный силуэт обыкновенного бытового водопроводного крана в натуральную величину, капающая из крана сиротливо подсиненная капля и ниже подпись: «Так исчезают реки, товарищи жильцы».

Кстати, и возникали они так же: из капель. И выходят из берегов из-за них же. И даже среди современных арабов до сих пор бытует поверье, что каждый разлив Нила начинается с одной-единственной капли-слезы, упавшей в него...

Сходство по мысли, конечно, поразительное, хотя можно судить и спорить, где четче и глубже, и где образней и конкретней выражена эта самая «капельная» философия: в египетском варианте или в трех словах челябинского слесаря-сантехника, которого допекли-таки жалобы на перебои с подачей воды. Но можно и не спорить, а просто задуматься над тем, что египетскому варианту — тысячелетия, а челябинскому — какой-нибудь год.

Да и речь дальше пойдет не о законах развития природы и даже не о гидрологии и проблемах разумного использования водных ресурсов, такие разговоры ведутся теперь, и довольно часто, но так и не изобретен снова деревенский рукомойник хотя бы, из которого лилась вода, пока пригоршню под ним держали. В пассажирских вагонах, правда, есть какая-то его модификация, но люди большую часть жизни сидят дома, чем ездят в поездах, и реки продолжают исчезать. И реки, и озера. И гораздо быстрее, чем тогда, когда человек знал только материнское молоко и природную воду, и все беды и радости его, как, впрочем, и сама жизнь вообще на земле, были связаны долгое время и зависели от нее лишь, пока не откопал он нефть и не потекли реки горючего, иссякая тоже по каплям и становясь причиной стихийного бедствия. Но если засуха или наводнения случаются временами, то с горючим это происходит чуть ли не ежегодно. И последствия такого явления, а точнее сказать — проявления бездумности, бесконтрольности и бесхозяйственности, куда более серьезные и многочисленные, чем может показаться. И не только потому, что на долю автомобильного транспорта приходится основная масса грузовых перевозок и составляет в целом по стране более шести миллиардов тонн в год. От работы автомобильного транспорта, то есть от того самого горючего, зависит еще и плодородие земли, и продуктивность животноводства, и снабжение городов. Зависит все и вся.

Выгрузили на станции Троицк пять тысяч тонн удобрений. К случаю молвить, не выгрузили — вывалили. Целый эшелон. Под открытое небо. В снег. Посреди населенного пункта. И ненадолго, надо полагать, потому что разгружать и хранить удобрения рекомендуется в местах, недоступных для детей и животных. И выгрузили в снег и под открытое небо тоже не с легким сердцем и не в спешном аврале абы куда, а просто нет у нас еще пока на станциях для выгрузки химикатов и удобрений ни крытых железнодорожных тупиков, ни бункеров, ни бетонированных траншей с откидными навесами. Не в каждом хозяйстве есть специальные помещения для более длительного хранения так называемого «залога» будущего урожая. Да что там говорить о помещениях под какой-то «залог», когда под реальный урожай не всегда находятся стены под кровлей, а крытые тока совсем редкость, если они вообще существуют где-то. И что самое грустное во всем этом — все без исключения специалисты на местах и в центрах считают крытые тока первой необходимостью в условиях взбалмошной уральской осени, этой до того ветреной особы с постоянно подмоченной репутацией, которая только то и делает, что преподносит хлеборобам в «мокром подоле» если не сюрприз, так «презент». Считают и даже приводят цифры, во сколько бы обошлось такое строительство, и называют сроки окупаемости затрат и суммы последующих прибылей, но... Вернемся в Троицк. И почему там выгрузили удобрения? И почему в конце года, ни преж, ни после? И какие трудности возникли в колхозах и совхозах от того, что в конце года, хотя оно, казалось бы, и вполне удобное время для всех: для поставщиков, для железной дороги и для потребителя тем паче? Следствия без причин не живут.