— Спорим — не полезу. Спорим… на ящик коньяку! — Серега тянет Забродину левую руку, правой он держится за борт самосвала. — Давай, давай пять.
Забродин рук от борта не отрывает.
— Да поспорь ты, чего тебе, Витек. Может, выпьем через год на дармовщинку,- — уговаривает Темин, подняв ладонь ребром, чтобы разрубить рукопожатие спорщиков.
— Не-е-е, ребята, — по-прежнему серьезно говорит Витек. — Это такая зараза… Ой-е-ей какая зараза…
Какая зараза — он не договорил — всех кинуло на левый борт. Самосвал сделал последний поворот на серпантинном подъеме и выскочил на ровную прямую дорогу, ныряющую вдалеке в черную, овальную сверху, дыру портала.
— Пригнись! Найберг у нарядной, — скомандовал Темин и первым присел на корточки, прислонившись спиной к ржавому борту кузова.
Серега неловко плюхнулся на носилки.
— Мать честная! А ведь мягкие. Брезент-то пружинит, — Серега, повозившись, лег на носилки, но голова пришлась на ребро перекладины, он переполз вниз, теперь голове было нормально, зато свесились с носилок сапоги. — Нет, ребята! Эта кровать не по мне — мала. Но полежать можно.
— Слезь, Серега, — говорит ему Темин. — Слезь с носилок, кому говорят! — Темин даже покраснел. — Слезь!..
Серега испуганно и поспешно садится на брезенте, без каски, растрепанный — когда он вставал, каска зацепилась за уголок носилок и теперь красным шаром катается, мелко подрагивая, на железном дне кузова. От нее к Сереге под брезентуху тянется, извиваясь черной змеей и тоже подпрыгивая, аккумуляторный кабель.
До Сереги что-то дошло, и его будто пружиной подняло с носилок.
— Сядь, Серега! — испуганно командует Темин.
— То встань, то сядь… Нашелся начальник. Еще один, — не зная, что делать, в замешательстве, разозлился Серега. — Нету там никакого Найберга.
— Значит, в тоннель ушел. Выключи лампу-то. Сразу в темноте заметит.
Наклонившись, Серега поднес ладонь к лампе. В ладонь уперся желтый при ясном дне кружок света. Другой рукой нашарил рычажок и повернул его. Лампа, видимо, включилась сама, когда каталась вместе с каской по кузову.
Над головами звена проплыла сначала большая красная буква «М», сваренная из листового железа, за нею серые глыбы — разорванный трещинами гранитный целик, схваченный поверху защитной сеткой, — ярко вспыхнул на ребре борта солнечный блик, и все ушло в темноту, сырость и глухой гул.
Самосвал пошел медленнее, будто на ощупь, шофер теперь следил не за колеей, а за неровными, рваными стенами тоннеля. Лучи фар тушили встречные лампочки, редко висящие на проржавленных анкерах, выбеливали выступы, чернили впадины, бросали длинные изломанные тени от идущих по мосткам проходчиков. Вверху, в совершенной темноте, на десятиметровой высоте висело каменное небо, стылое и ненастное, струящее из своих щелей холодную радоновую водицу.
— Включай лампы! Найберг к порталу потопал, — Темин скользнул рукой за козырек каски, и белый лучик уперся в дно кузова с подпрыгивающими на нем и уже прошитыми струйками воды носилками.
— У тебя именной аккумулятор? — удивился Забродин.
— А что?
— Да уж свет больно яркий, как у Найберга.
— Именной, — усмехнулся Темин.
— Когда ты успел-то? Блат в ламповой завел?
— Хм, завел… Да Лобода отдал… на время, пока он там на костылях.
— Ну, ему еще далеко…
— Далековато, конечно. Потом ведь еще на легтруде покантуется.
— Заработок средний пойдет?
— Да, по среднему.
— Повезло, можно сказать. Тот месяц хорошо закрыли, так что у него больше нашего выходить будет. Да и переломы без последствий, — проговорил Забродин и, поразмышляв: повезло или не повезло Лободе, добавил: — Конечно, повезло.
— Не дай бог никому такого везенья. Не-е-ет, Витек, не дай бог. Я сам иногда думал: вот бы мне чего-нибудь… легкого. Ну, руку… или ногу. И чтоб не больно. Отдохну, думаю, от этой дыры. А ведь дурак, что так думал. Камень не заговоришь. На то он и камень. Он не разбирает, куда летит.
— Так-то оно так…
— А помнишь, Витек, как мы Лободу из забоя?.. — спрашивает, помолчав, Темин.
— Да-а, намяли бока парню.
— Головы на плечах у столяра нет. Говорили же: Степаныч, сделай поперечины-распорки. Нет, прет свое: не надо, дескать, а то носилки свертываться не будут. А для чего они, носилки-то: чтоб свертывать их, или чтоб носить на них кого-то?..
— По мне так для робы они в самый раз, — вставил вдруг Серега. — А то моя давно по швабре соскучилась. Брезент-то, смотри, со Знаком качества.
Самосвал, затормозив, повернул вправо, уперся фарами в стену, стал пятиться к противоположной стене, заталкивая кузов в разворотную нишу. В метре над головой звена навис свод ниши, крупно иззубренный, с полнеющими капельками влаги на каменных острых сосцах.
— Кто нишу-то обирал? — запрокинув голову и шаря лучом лампы по камню, спросил Забродин.
— Звено Ивлева.
— Ну, тогда можно и не смотреть. Они шатунов не оставляют.
Железный зад кузова гулко ударил в гранит стены, скрежетнул и отвалил. Самосвал вырулил в сторону портала и теперь уже задом пошел к забою. До забоя оставалось чуть больше ста метров.
Выгрузили сперва и аккуратно соштабелевали четырехметровые стальные карандаши бурильных штанг, прихваченных по пути, потом сбросили носилки. Они ударились о камень, глухо под брезентом хряснуло дерево. Втроем, скрестив на куске брезента лучи ламп, осмотрели. Сломался, как раз посередине, правый шест, в несколько слоев обмотанный брезентом. Серега стал отдирать брезент, как-то сосредоточенно радуясь:
— Мать честная, да он же широкий. Гляди, какой запас на палках. В самом деле роба выйдет. Никому не хапать! Я первый забил.
— Дай сюда! — потребовал Забродин.
— Ты чего? Я первый!
— Дай, говорю, сюда.
Серега выпустил из рук носилки, уставил лампу на лицо Забродина.
— Ты кончай, Серега… Кончай… — сказал Темин. Он не смотрел на Серегу, чтобы не слепить его глаза своей «именной» лампой. — Дошутишься…
Витек нырнул в темноту за вентилятор, вытащил оттуда рейку и, как шину к перебитой ноге, приложил к сломанному шесту носилок. Потом пошарил в просторном кармане своей брезентухи, там же отсчитал шесть гвоздиков и вынул их зажатыми в кулак. В другой руке у него уже был молоток, никто и не заметил, откуда Витек его вытащил. Пока Забродин возился с носилками, Темин и Серега поднялись на верхнюю площадку бурильной машины, лучами ламп обшарили свод тоннеля, разлохмаченный взрывом. Заколов было порядочно, тут и там просматривались ломкие, линии трещин, висели потревоженные, но не оторванные взрывной волной шатуны.
— До конца смены упираться! — определил Серега.
Темин не откликается. Он погромыхивает на стеллаже оборниками, выбирая самый длинный — ему, как звеньевому, достанется для оборки верх купола. Серега и Забродин пойдут слева и справа от него.
— Серега! — кричит Темин. — Дуй на поверхность. Возьмешь в кузнице оборники. Здесь одни тупые.
На самом деле, оборники острые, вчера взяли с заточки. Темин решил услать Серегу из забоя, подальше от греха. Хватит с них и Лободы.
— Это я мигом! — откликается Серега и гремит уже сапогами по металлической лестнице.
— Не мигом, а заодно анкеров нарежешь, — вдогонку кричит ему Темин. — Да не торопись, размеры соблюдай.
Поднялся Забродин.
Серега отослан, оборники в порядке — можно начинать.
Со свода из-под оборников по железу площадки забарабанили, загрохали, заухали камешки, камни и каменюги…
Через час Темину захотелось курить. Он поглядывал на беспрестанно шурующего оборником Забродина, ругал его шепотом и вполголоса за то, что тот был некурящим, замечал вдруг, что начинал отставать от него и, так и не покурив, с новой силой принимался стучать в гранитное небо, обваливая под ноги рваные и тяжелые его облака.
До конца смены вдвоем, именно вдвоем, без этого шалопута Сереги, по ком носилки сегодня плачут, надо было сделать оборку и свода и лба забоя, чтобы без задержки начали свою разметку под бурение маркшейдеры и чтобы все чисто было над их головами.
