…Война. Сегодня кажется хрестоматийным подвиг металлургов комбината, выполнивших в непредставимо короткий срок важнейший заказ страны — дать броневую сталь, одеть ею машины Танкограда.

Опыта получения броневой стали в мартеновских печах тоже не знала мировая практика, не допускала мировая наука. Магнитка опровергла и это: сталь была получена. Не дожидаясь, пока прибудет с Украины специальный стан для прокатки броневой стали, магнитогорцы впервые в мировой практике решили получить броневой лист на блюминге. Сама идея таила громадный риск. Если расчеты не оправдаются, блюминг надолго выйдет из строя, прекращая производство другого оружия. Но расчеты оправдались, и каждый второй танк нашей армии, а тяжелые — все, были одеты в броню Магнитки. И свершилось это на полтора месяца раньше намеченного, жесточайшего из невозможных, срока. Уральский тыл, Магнитка и Танкоград, превратился в броневой щит страны. А глубокий карьер, образованный на месте Магнит-горы, которая «кормила» домны комбината, народ назвал «могилой Гитлера»…

Так писала «Правда» 31 января 1982 года, отмечая знаменательную дату — полувековой юбилей ММК.

Впервые в стране на комбинате начали выплавлять чугун на новом виде сырья — офлюсованных окатышах. Применили для интенсификации работы агрегатов кислород, а пять мартеновских печей перевели на более производительный двухванный режим. И снова борьба с узаконенным в мировой практике эталоном.

Сегодня комбинат дает десятую часть общесоюзного производства металла. Причем самого дешевого и самого рентабельного в стране. Производительность труда магнитогорских металлургов в два раза выше, чем в целом по стране. Любопытная деталь. В тот самый момент, когда комбинат стал предприятием с полным металлургическим циклом, он производил именно десять процентов металла страны. За полвека резко возрос выпуск металла в целом по стране, появились новые гиганты отечественной металлургии. Но доля магнитогорцев осталась той же. Значит, комбинат шагал в ногу со временем.

Чтобы выплавить первую сотню миллионов тонн стали, Магнитке потребовалось 28 лет. На вторую сотню она затратила только девять лет, на третью — семь, на четвертую — шесть. Такова статистика. Пятую сотню миллионов тонн стали металлурги Магнитки намерены произвести еще быстрее. Каждую минуту они выдают 30 тонн металла. Для этого делают многое, в том числе внедряют все новые и новые элементы научно-технического прогресса.

Со всех концов страны и из-за рубежа едут в Магнитку за опытом. И она делится им щедро, по-братски. Металлурги десятков предприятий в последнее время учились здесь лудить жесть электролитическим способом, получать прочный автомобильный лист и тончайшую сталь для кинескопов цветных телевизоров.

Когда я направился в Магнитогорск, то, конечно же, знал, что за двадцать пять лет город вырос и похорошел. Но имел про запас некий тайный ключик, которым хотел открыть суть перемен. Потому не случайно, погуляв по комбинату, устремился не куда-нибудь, а в проволочно-штрипсовый цех.

Было для меня в Магнитке два незабываемых зрелища: зори над ночным городом, когда шел металл из печей, и работа петельщиков в проволочно-штрипсовом цехе. И то, и другое восхищало. Но петельщики, эти циркачи промышленного предприятия, вызывали чувство двойственное. Ходил я к ним часто, вопросов не задавал, стеснялся своей праздности рядом с их трудом. Просто с немым восторгом и щемящим сочувствием следил за их работой, понимая, что сам никогда бы так не смог. Да и не захотел бы.

Представьте себе небольшое экранированное пространство между двумя секциями проволочного стана. В нем человек с щипцами, петельщик. Из отверстий стана раскаленной макарониной выползает проволока. Петельщик ловко хватает ее щипцами, вместе с ней переворачивается и с непостижимой точностью и быстротой заправляет ее в другую нитку стана, где проволока примет размер, который предписан ей стандартом. Человек делал петлю с раскаленной змеей в руках. Это была, в моем представлении, операция не менее опасная, чем мертвая петля для пилота. Петельщик работал пятнадцать минут, потом тридцать отдыхал, утирая непроходящий пот.

Много позже я узнал, что у петельщика температура всего тела к концу смены поднималась до 39 градусов. И шел он домой в таком состоянии, в каком любой из нас обязан лежать в постели и пить лекарства. А назавтра вновь становился укрощать огненную змею.

По узкому и длинному, совершенно безлюдному в этот поздний час дня подземному переходу вышел я в жаркое и звонкое пространство проволочно-штрипсового цеха, где переходные мостки металлические, пол на доброй половине площади устлан металлическими же плитами, бугристая поверхность которых до блеска стерта тысячами тяжелых рабочих ботинок.

Только что прошла пересменка, в цехе тоже было безлюдно, и я как-то сразу потерялся среди движущихся конвейеров с раскаленной, остывающей и уже холодной проволокой, свернутой в огромные бунты. Здесь и встретился с начальником цеха Борисом Порфирьевичем Бурдовым, официально его рабочий день закончился, но на Магнитке работают не по часам, а по силам и необходимости. Познакомились. Бурдов спросил о цели моего прихода.

— На петельщиков хотел посмотреть, — говорю я.

— Эх, опоздали вы на несколько лет, — усмехнулся Бурдов. — «Гришкой» их заменили.

— Кем? — удивленно спросил я.

— Не кем, а чем. Обводным аппаратом. Пойдемте в кабинет, сейчас будет селекторное с директором, потом уж покажу вам «гришку».

Селектор хрипел, я плохо разбирал слова, долетающие сюда из других цехов, да и не особенно понимал цифры и термины, если и ухватывал их нетренированным ухом. Бурдов — весь внимание…

Мне о нем уже рассказывали. В цех он поступил учеником слесаря. Учился, совершенствовался в своем рабочем ремесле. А чины его находили сами. На комбинате Бурдов по заслугам слывет грамотным инженером. Не только в том смысле, что умеет организовать производственный процесс. Это для руководителя само собой разумеющееся. За другое ценят его особо — за творческую жилку. Всюду, где только можно, стремится он механизировать труд человека. Вот ведь нет теперь в цехе оператора распределительного стола. А тоже была работенка — не дай, не приведи. Над раскаленными, выходящими из печи заготовками сидел человек и как дятел стучал по кнопкам, посылая металл в нужную нитку стана. Кнопок четыре. Загазованность и пыль, жара и монотонность операции приводили к тому, что человек обязательно ошибался, путал калибры. Бурдов долго искал конструкцию распределительного барабана, выпиливал его части из дерева, прикидывал так и сяк. Потом, видя, как жена чистит и режет картошку, понял, что сподручнее мастерить из картошки.

Вместе с другими инженерами и рабочими цеха Борис Порфирьевич сделал распределительный барабан и многое другое. Например, аппарат для маркировки бирок. Тринадцать женщин с помощью насечек и молотка день и ночь выбивали бирки, чтобы бунт проволоки шел к потребителю с полной технической характеристикой. На каждую бирку надо нанести 25 цифр. Бирка маленькая, напряжение всю смену большое, молоток бьет по пальцам без пощады. Пальцы у женщин были сплошь избиты. Бурдов не мог их видеть без жалости и стыда. Оттого и занялся конструированием аппарата. Сделал, внедрил — доволен.

…Селекторное закончилось, и Бурдов предложил пойти в цех. Но я уже понял, что сидеть лучше, чем ходить, и завел разговор, не требующий передвижения по цеху, полному горячего металла.

— Почему «гришка»? — спрашиваю Бориса Порфирьевича.

— А почему «самолет»? — отвечает он и, видя, что я вновь ничего не понимаю, делает успокоительный знак рукой. — Сейчас я вам свой пасьянс разложу, есть на что посмотреть.