— «Мужская», — передразнила его Дуся. — Ты же наивный, как телок. Тебя уговорить на что угодно легче, чем Клавочку. Ну, сделаешь ты этот самый рекорд, а потом что? Твои же товарищи и скажут…

— Евдокия! — хлопнул Алексей ладонью по столу. — Уважай людей, которые пришли в твою хату с добром! Возьми вот Клавку и ступай на кухню.

Жена примолкла, взяла за руку дочку и пошла на кухню. Она хорошо знала, что в разговорах или спорах с мягким и покладистым Алексеем есть граница, которую лучше не переступать.

— Ты делился с кем-нибудь мыслями насчет раздельной добычи и крепления забоя? — спросил у Стаханова Петров.

— Да рядили с Дюкановым.

Мирон Дюканов был парторгом участка «Никанор-Восток».

Дело в том, что до сих пор каждый забойщик сам крепил за собой выработанную лаву. Порубит немного отбойным молотком — закрепит, и снова порубит — закрепит, а потому ровно полсмены, а подчас и больше молоток лежал без дела. Алексей первым повел речь о том, чтобы изменить порядок: молоток должен работать в забое всю смену.

— И не надо больше никому говорить прежде времени, — наставлял Петров. — Сделаем дело, а потом и будем звонить к обедне, а точнее — к заутрене.

— Почему к заутрене? — удивленно посмотрел на него Стаханов.

— Потому что в забой мы отправимся на ночь, когда там не будет никого, кроме лесогонов. Не можешь же ты много раз снимать полоску в одном уступе — лаву искривишь. Значит, начнешь с верхнего и пойдешь по порядку вниз. За смену пройдешь все восемь уступов. — И глянул забойщику в глаза. — Осилишь?

Алексей подумал.

— Должен проскочить, если будет хорошее давление воздуха.

— О давлении, креплении и откатке позабочусь я сам, — положил руку на его колено Машуров. — А твое дело — думать только о молотке и своих силах, чтоб не иссякли они в первой половине смены.

— Ну, за это я ручаюсь, — с уверенностью сказал Стаханов.

— А как ты думаешь, кого поставить на крепление?

— Тихона Щиголева: у него это очень ловко выходит. А только одному закрепить всю лаву, пожалуй, накладно будет.

— Еще одного пошлем, — согласно кивнул Машуров.

— Пускай Гаврюха Борисенко идет, — попросил Алексей.

— Пускай. — Петров встал (он вообще долго сидеть на месте не мог — такова натура). — Значит, спускаемся в забой в пятницу, в ночь на тридцать первое августа. Сегодня — среда. Завтра, Алексей Григорьевич, не иди на смену, наберись дыхания, подготовь молоток, чтоб работал как зверь…

Появилась Дуся, умиротворенная, с улыбкой на лице, поставила на стол миску с нарезанными помидорами.

— Подзакусите…

…Девятый год пошел с тех пор, как Алешка Стаханов оставил родное село Луговое на Орловщине и приехал в Донбасс, чтобы заработать денег на коня.

Родился он в год первой революции в семье безлошадных горемык Григория Варламовича и Анны Яковлевны Стахановых. Детство — счастливая пора в жизни человека. В сердце же Алешки оно осталось комом навек застывшей обиды. Голод. Лишения. Нищета.

Только началась германская, отца забрали в солдаты. На следующий год он попал в плен к австрийцам, где и мыкал горе долгих четыре года. А как жить семье без кормильца? Сердце у матери кровью обливалось, когда вела она своего девятилетнего Алешку к мироеду Пожидаеву в батраки. «За кормежку и одежку, — поставил условие кулак, щупая тоненькие ручонки хлопца. — Боюсь, и того не оправдает: слишком хил».

Поднимался Алешка у Пожидаева до солнышка и выгонял на пастбище коров, телят, овец. День-деньской мотался за ними босиком по жнивью да репейникам, к вечеру еле ноги волочил, но как только возвращался домой, хозяин кивал ему на кучи навоза в конюшне, коровнике да овчарне, затем велел качать воду в длинное, на полдвора, корыто — для утреннего водопоя. Только к полуночи, совсем обессилевший, немытый девятилетний батрак-оборвыш падал рядом со щенками на солому и засыпал мертвецким сном.

Миновал год — долгий, прямо-таки бесконечный, как вязкая дорога, уходящая невесть куда. Люди посоветовали Анне Яковлевне отдать сына в подручные сельскому пастуху. Тоже, поди, не мед, но хоть одно дело будет знать парнишка, а не сто, как у Пожидаева. И стал с тех пор Алешка подпаском. От зорьки до зорьки — по лугам и топям — за коровами. Никто ему и за это, разумеется, не платил ни копейки, лишь кормили хлопца по очереди во всех дворах.

Пришла в Луговое долгожданная власть Советов, принесла людям первые радости и надежды. Землицы Стахановым, как и всем беднякам, прирезали из пожидаевских владений. Вернулся отец. Люди избрали его председателем сельского кооператива. Купили Стахановы коня, корову: помог комитет бедноты. Алексей с отцом принялись хозяйничать на своем поле. В хате появились хлеб, молоко.

Но пришел засушливый двадцать первый год, а с ним навалился на истерзанную молодую Республику Советов голод. Стахановы выбрались из него живыми, оставшись, конечно же, без коровы и коня. Неудивительно, что всякие болячки тогда к ним приставали, особенно к отцу и матери. Слег Григорий Варламович да и не поднялся больше. Солнечным летним днем снесли его на погост. А к осени и мать ушла за ним.

Семнадцатый год шел тогда Стаханову-младшему. Ольга была на год старше, а младшей сестричке Полинке едва на одиннадцатый повернуло. Вместе думали-гадали они, как из беды выйти: ни копейки же денег, ни фунта муки, ни мерки картошки у них не было, и поле гуляло несеяным-непаханым: что в нем проку было без коня. Как ни вертели, а выходило, что снова надо ему, Алексею, внаймы идти к какому-нибудь богатею. А тут как раз мельник Сырое до в искал себе работника.

«Все же при муке буду, — рассуждал Алеша. — Гляди-ка, и перепадет иной раз хоть на затируху девчатам, а сам я у хозяина кормиться буду. К тому же он и деньгами обещает платить по три целковых в месяц. Если их не тратить, за пару лет и на коня накопить можно».

Ради коня и нанялся Алексей к мельнику. Таскал на себе мешки с зерном да мукой, двигатель смазывал, ниву хозяйскую пахал, бороновал, засевал, хлеб косил, копнил, молотил, за скотиной ухаживал, двор убирал, самогонку варил и еще десяток работ выполнял. Сыроедову нравился этот стожильный работящий хлопец. Казалось, при самом рождении кто-то вставил в него и на всю жизнь завел невидимую пружину, которая не позволяла ему ни минуты посидеть без движения, без дела.

Прошло два года. С трудом удалось Алексею придержать полтора червонца, которые, завернув в тряпицу, парень бережно хранил под сенником в чулане.

Предметом особой заботы Алексея были лошади. Особенно привязался он к гнедому красавцу Валуну. Это не ускользнуло от внимания хитрого мельника.

— Нешто полюбился мерин? — спросил он как-то. — Деньжатки, слыхал, копишь?

— Кой там… — смутился Алексей. — Считать нечего.

— А все-таки сколько собрал? — заглядывал ему в глаза прицепистый кулак.

— Пятнадцать рубчиков.

Хозяин разочарованно махнул рукой и, потеряв интерес к работнику, пошел было прочь, и вдруг остановился:

— А знаешь что, паря? Тащи свои сбережения, да еще годик поработай у меня без оплаты — и Валун твой.

Алексей был на десятом небе. Не ходил он после того — летал по подворью хозяина. Даже многопудовые кули с зерном таскал вподбежку…

И вот когда до условного срока оставалось меньше двух недель, когда Алешка приготовил уже для Валуна давно пустовавшую конюшенку, ранним утром мельник с бранью ворвался в чулан:

— Алешка! Стервец! — ткнул его носком сапога под бок. — Сказывай, шельмуга, где Валун и Галка?

Галку, тонконогую вороную кобылицу, Стаханов обожал не меньше чем Валуна.

— Не знаю, хозяин, ей-богу, не знаю…

— Не говоришь мне — скажешь другим!

Милиционер приехал к обеду. Валуна и Галку нашли за речушкой Малой Чернавой. Они были привязаны к ольхе. Алексей понял неуклюжую хитрость Сыроедова, побежал в комбед за помощью. Председатель Тетерев, давно друживший с мельником, с деланным участием положил руку на поникшее плечо парня и сказал: