В ожидании прихода Савицких и Берты Лешка пошел в общий умывальник с туалетом. Там стояла очередь, все с полотенцами через плечо. Люди ворчали:

– Что за безобразие – даже душа нет! Десять дней живем, не мывшись.

Действительно, от многих исходил удушливый запах пота, и стоявшие рядом демонстративно обмахивались ладонью или полотенцем. В умывальной на четыре раковины помещались еще четыре кабинки общего туалета. Один за другим в туалетные кабинки входили и выходили мужчины и женщины, и бедный парень наслушался из кабинок малоприятных кишечных звуков и нанюхался еще менее приятных запахов. Вернулся он в комнату мрачный:

– Мам, я даже не знаю, как сказать. Там такое делается…

– Дальше можешь не рассказывать, я все поняла.

– Мне-то плевать, но я не знаю, как ты будешь ходить туда.

Через час приехали Савицкие и Берта. Войти внутрь им не разрешили – посетителей не впускали, никому не полагалось видеть условия, в которых жили эмигранты в «гостинице». Лиля с Лешкой спустились к гостям:

– Идемте праздновать ваш приезд в кафе, – предложил Савицкий.

Типичное венское кафе было очень элегантно оформлено. Лиля с Лешкой с любопытством рассматривали стены, мебель, посуду, украшения.

Пили вкусный кофе с венскими пирожными и – разговаривали, разговаривали…

Савицкий сразу сказал:

– Я привез ваши золотые монеты и оригиналы документов.

Лиля поблагодарила:

– Спасибо, но у нас очень примитивные условия, я боюсь держать там золото.

– Тогда сделаем так: документы можете взять, они понадобятся вам для оформления, а монеты я отдам, когда мы будем уезжать обратно в Льеж.

На обратной дороге они зашли в «магазин», рекомендованный комендантом. Это была просто лавочка в одну большую комнату, уставленная по стенам полками до потолка. Но чего там только не было, на этих полках! Многие из этих продуктов они не видели в Москве и даже не знали об их существовании: десятки сортов сыров и колбас, виды йогуртов, пачки разного масла, крекеров, красиво упакованная итальянская паста разных видов, диковинные фрукты, ароматные булочки и, конечно, – куры, куры, куры. Куриные тушки крутились на гриле у прилавка и призывно пахли, но были слишком дорогими. Под стеклом лежали сырые расфасованные цыплята – эти были самые дешевые.

После полупустых прилавков московских магазинов Лиля с Лешкой воодушевленно бродили среди этого изобилия и говорили друг другу:

– Смотри – бананы! А в Москве их не купишь.

– Мам, смотри, растворимый кофе!

– О, даже несколько сортов… А в Москве и одного сорта нет.

– А упаковки-то какие красивые!

Изобилие товара произвело на Лилю такое впечатление, что она вдруг заплакала. Лешка, сам пораженный всем увиденным, попробовал ее утешить:

– Мам, ты чего?.. Успокойся.

Лиля вытирала глаза:

– Ничего, это пройдет. Я плачу о нашем бедном народе, который никогда, никогда не видел ничего подобного. Я прожила там всю жизнь и не имела даже представления о том, что возможно такое изобилие. Несчастные люди, несчастная страна…

Лешка рассудительно заметил:

– Мам, это же совсем другой мир.

– Да, Лешенька, совсем другой.

Это было только начало их будущих открытий, еще много раз придется им сравнивать прошлую жизнь с новым миром и поражаться бедности своего прошлого.

Они купили на завтрак йогуртов, булок, колбасы и, конечно, дешевую курицу на обед. Лиля поставила ее вариться на электроплитке, и их тесная комнатка заполнилась тем же запахом, который царил во всей «гостинице».

Вечером Лиля с Лешкой хотели позвонить от коменданта своим в Москву, сказать, что благополучно прилетели и встретились с друзьями. Но комендант заявил:

– Мадам Бетина запретила беженцам звонить. Идите на почту и оттуда звоните, сколько хотите. Но вернуться вам следует не позже десяти часов, потом я запру дверь и никого не впущу. Это тоже приказ Бетины.

Они заторопились, вышли из дома на широкую малолюдную улицу. По сторонам стояли красивые дома старинной архитектуры и бросались в глаза яркие витрины магазинов. Лиля немного задохнулась от быстрой ходьбы, и вдруг с ней произошло что-то странное, как будто наяву ей привиделась мистическая картина: она находится внутри какой-то длинной и узкой трубы, в дальнем конце, будто в тумане, виден слабый свет, и она вдруг ясно ощущает, как что-то отделяется от нее, покидает ее тело и медленно удаляется в сторону этого света. Она буквально видит нечто, скрывающееся вдали, и понимает, что что-то ушло из нее. Лилю охватило странное облегчение, ей стало легче дышать.

Она остановилась. Лешка смотрел на нее удивленно.

– Мам, ты чего?

– Знаешь, сынок, моя прошлая жизнь только что покинула меня, – ответила Лиля.

Ранним утром следующего дня Лиля с Лешкой поехали оформлять бумаги. Они поднялись по пыльной лестнице старого запущенного дома в центре Вены. В квартире на третьем этаже размещались организации, ведающие пересылкой в Израиль, Америку и Канаду. Дверь осторожно приоткрыл высокий неопрятный старик с небритыми впалыми щеками. Он сердито уставился на них и спросил на ломаном русском:

– Чего вам нуждается?

Такая реакция была понятна: еврейские организации вынуждены были предпринимать различные предосторожности из-за агрессивности арабов. Лиля показала ему визы, он впустил их и молча сунул в руки две толстые анкеты. Пока Лиля их заполняла, он еще много раз открывал дверь с таким же вопросом, впускал целые семьи и молча совал им анкеты в руки. Невзрачный холл с поцарапанными стенами заполнила русскоязычная толпа, стало тесно и шумно. Все проходили одну и ту же процедуру: сначала семьи вызывали в комнату для беседы с представительницей израильской организации «Сохнут». Она говорила по-русски и всем предлагала ехать в Израиль. Женщина посмотрела на Лилю с Лешкой, заглянула в их анкеты:

– Вы доктор из Москвы? Как я понимаю, в Израиль вы не поедете? – Очевидно, ее предупредили.

У Лили была заготовлена на такой вопрос фраза:

– Мы любим Израиль и поддерживаем во всем, но жить хотим в Америке.

Представительница вздохнула, записала что-то в анкетах и передала их в соседнюю комнату, там сидели представители «Джойнта». Ждать приема пришлось долго. Вокруг гудела толпа, и Лиля с Лешкой с любопытством присматривались к людям – всех их связывала общность положения просителей. Половина была с детьми, даже совсем маленькими, но и стариков было много, выезжало по три поколения. В речи многих доминировало характерное южнорусское произношение, часто с одесским акцентом. Были евреи из среднеазиатских и закавказских республик, по-русски они говорили плохо, общались на своих наречиях. Дети плакали, старики вздыхали. Евреям не привыкать к тревоге, но здесь был особый случай – старт в новую жизнь.

Наконец Лилю с Лешкой вызвали в кабинет председателя «Джойнта», обставленный в солидном консервативном стиле. Пожилой толстый человек глубоко сидел в большом кресле за громадным письменным столом. Он говорил по-английски, и Лиля плохо его понимала, переводил ей Лешка. Оказалось, у председателя были сомнения в их происхождении: ведь Лешкин отец был албанцем.

Председатель спросил:

– Как получилось, что отец вашего сына – албанец?

– Я вышла замуж за албанца, – ответила Лиля.

Он развел руками:

– Странно, первый раз встречаю такой брачный союз. Еврейкам лучше выходить замуж за евреев. Наша организация принимает советских евреев как political refugees – политических беженцев, потому что евреи в СССР лишены права исповедовать свою религию, ущемлены в праве на образование. Вы должны доказать, что вы еврейка, иначе вашего сына нельзя будет считать евреем и мы не сможем принять вас на содержание еврейских организаций. Скажите, почему ваше отчество «Павловна»? Вашего отца зовут Павел? Это же христианский апостол, это не еврейское имя.

Лиля очень заволновалась – почему ей не доверяют? – и стала объяснять: