— А кто тебе подскажет?

— Не знаю. Я только знаю, что чувствую себя хорошо здесь, с тобой.

— Поначалу, когда мы только встретились, все казалось хорошо; посмотри, куда нас это завело.

— Я хочу тебя, — почти застонал Клей, прижимаясь губами к волосам, обнимая ее так крепко, что она слышала, как затрещали старые швы его пиджака. Она закрыла глаза, поплыла в теплом, влажном объятии. Она чувствовала себя такой защищенной, чтобы предпринять рывок, сказать то, что на протяжении долгих, мучительных месяцев совместной жизни отказывалась говорить:

— Но я люблю тебя, Клей… Вот в чем разница.

Он отодвинул ее назад, посмотрел в ее лицо. Ей так хотелось, чтобы он сказал то же самое, но он этого не сделал. Он знал, чего она ждет, но понял, что не сможет сказать, пока не будет абсолютно уверен. События разворачивались так стремительно, что он не знал, что движет им: порыв или чувства. Он только знал, что она выглядела соблазнительно, была матерью его ребенка; и что они пока оставались мужем и женой.

Он снова плотно прижался к ней, и какая-то сила увлекла их к покрытым ковром ступенькам. В один момент он опустил ее вниз, поднял колено и провел им по ее животу, бедру, лаская ее им, пока искал замок на ее халате. Он расстегнул молнию и просунул вовнутрь руку, утоляя жажду ее грудью, а потом опустил руку к ее животу.

— Перестань, Клей, перестань, — умоляла она, умирая, потому что ей хотелось вывернуть свое тело наизнанку для него.

Прильнув к ее шее, он сказал гортанным голосом:

— Ты не хочешь, чтобы это прекращалась, как не хотела в первый раз.

— Меньше чем через месяц мы получим развод, и ты живешь с другой женщиной.

— В последнее время я только и делаю, что сравниваю тебя с ней.

— Так вот почему ты здесь, Клей? Чтобы сделать сравнение?

— Нет, нет, я не это имел в виду. — Он опустил руку ниже к ее животу, к тому месту, что выделяло для него влагу. — О Кэт, ты такая близкая.

— Как чесотка, которую не можешь остановить, Клей? — Она схватила его запястье и снова остановила.

— Не играй со мной.

— Я с тобой не играю, Клей, это ты играешь.

Он чувствовал теперь, как ее ногти впиваются в его кожу. Он подался назад, упираясь на один локоть, чтобы лучше ее рассмотреть.

— Я не играю с тобой. Я хочу тебя.

— Почему? Потому что я единственная вещь в твоей жизни, которую ты не можешь иметь?

— Его лицо изменилось, стало свирепым. Потом он резко выпрямился, сел рядом с ней на ступеньку и обхватил руками голову. «Боже, она права? — размышлял Клей. — Это всего лишь мое „я“? Я что, ублюдок?» Он услышал, как Кэтрин застегнула молнию халата, но остался сидеть, обхватив пальцами голову, в которой стоял звон при мысли об обнаженной коже под халатом. Он сидел так очень долго, потом закрыл ладонями лицо. Его ладони пахли ее духами, как будто он собрал этот аромат ее кожи, как весенние цветы.

Она сидела рядом, наблюдая, какая жестокая борьба происходит внутри него. Потом он подался назад и лег спиной на стулья. Клей положил одну руку на глаза, другая безвольно лежала на бедре. Он вздохнул.

— Мне кажется, ты должен решить, кого хочешь — меня или ее. Ты не можешь иметь нас обеих…

— Я знаю это, Кэтрин, черт побери, знаю, — устало сказал он. — Извини, Кэтрин.

— Да, тебе следует извиниться, поскольку снова делаешь это со мной. Я не такая жизнерадостная, как ты, Клей. Когда меня обижают, эта обида очень долго не проходит. И у меня нет любовника-дублера, к которому можно было бы обратиться за поддержкой.

— Мне кажется, что я бегаю по кругу, в центре которого ничего нет.

— Я в этом не сомневаюсь. Живешь с ней, приезжаешь сюда, а между нами еще твои родители. Как насчет них? Что ты пытаешься доказать, отвергая их таким образом?

Она видела, как двигался его кадык, но он не ответил.

— Если ты хочешь себя наказать, Клей, освободи меня от этого. Если ты хочешь продолжать попадать в ситуации, которые теребят раны, прекрасно. Я не хочу. С Мелиссой у меня стала новая жизнь, и я доказала себе, что могу прожить без тебя. Когда мы встретились, это у тебя было направление в жизни, надежное направление. Сейчас, кажется, мы поменялись местами. Что случилось с этим направлением, с той целью, которая была у тебя?

«Может, она покинула меня, когда я покинул тебя?» — подумал Клей.

Наконец он поднялся на ноги, и повернувшись к ней спиной, посмотрел на дверь.

Она сказала:

— Мне кажется, тебе лучше уехать куда-нибудь, разложить все по полочкам, четко определить свои приоритеты. Когда это произойдет, я думаю, тебе захочется опять встретиться со мной… Но не приходи ко мне до тех пор, пока это не будет навсегда.

Он застегнул молнию на пиджаке с такой силой, как будто ударил хлыстом в тишине, молча помахал ей и, не оборачиваясь, вышел, тихонько закрыв за собой дверь.

Кэтрин находилась в том болезненном, горько-сладком состоянии, с которым уже столкнулась и переживала накануне, когда Клей ушел от нее. Снова она предалась мечтам, а когда вышла из этого состояния, то обнаружила, что стоит возле окна, вяло скрестив руки, а ее мысли и глаза блуждают по заснеженному городу в поисках Клея. Клей, который был с ней только по одной причине, теперь, вероятно, и вовсе не будет. Спокойствие, которое она черпала в любви к Мелиссе, теперь оставило ее. Неожиданно в нее проникла опустошенность, которая чувствовалась даже в самых обыденных делах: в учебе, в стирке, в прогулках по университетской территории, в купании Мелиссы, за рулем машины. Перед ее глазами постоянно возникало лицо Клея, его отсутствие похитило у нее радость, ее жизнь стала серой и пустой. Иногда она плакала. И, как это случается со всякой покинутой любовью, она обнаруживала людей, похожих на него, во многих местах, но все было призрачно: золотисто-рыжеватые волосы незнакомцев на улице, спортивного покроя пиджаки на мужских плечах, чей-то смех, манера некоторых мужчин держать руки в карманах или затягивать галстук… У одного профессора Кэтрин была манера Клея стоять, подбоченившись, откинув назад полы спортивного пиджака, и смотреть в пол между широко расставленными ногами. Движения его тела так напоминали движения тела Клея, что Кэтрин захватили мысли об этом мужчине. Сколько раз она говорила себе, что переносит чувства, которые испытывает к Клею, на совсем незнакомого человека, но это не помогало. Каждый раз, когда профессор Ньюман становился перед аудиторией в такую позу, сердце Кэтрин начинало реагировать. Она отсчитывала дни до Рождества, надеясь, что больше не будет представлять себя с профессором Ньюманом и сравнивать его с Клеем. Но Рождество принесло другие горько-сладкие, воспоминания прошлого года. С целью их отбросить, она позвонила тете Элле и напросилась с Мелиссой к ней на Рождество. Но даже это не помогло… Она даже ни разу не включила огни на своей крошечной елке, боясь возвратить приятные, успокаивающие воспоминания прошлого года о Рождестве в доме Клейборна и Анжелы. Она могла подойти к скользящей двери и смотреть на снежно-свинцовый мир, засунув руки в карманы джинсов, и вспоминать, вспоминать… Волшебный дом с любовью, огнями, музыкой и семьей…

Семья. Ах, семья. Это был самый большой корень всех несчастий Кэтрин… Она смотрела на Мелиссу, и на ее глазах появились слезы, потому что ребенок никогда не узнает, что такое надежность семьи, несмотря на то, что она всю свою любовь отдает девочке. Она представила себе, как Клей снова появится у ее двери, только на сей раз все будет по-другому. На сей раз он скажет, что любит ее, и только ее. Они наденут на Мелиссу новый голубой комбинезон и втроем поедут в большой дом… Кэтрин закрыла глаза, сжимая себя руками, чувствуя запах горящих свеч, вспоминая поцелуи под веточками омелы.

— Давай купим Рождественское дерево и поставим здесь, — предложил Клей.

— Для чего? — спросила Джил.

— Потому что Рождество, вот для чего.