Несмотря на свое жалкое состояние Кэтрин стало ясно, что Клей Форрестер может ругаться, когда напуган. Она вытерла рот его чистым носовым платком.

— Это часто случается? — его голос дрожал, в нем чувствовалось беспокойство, Клей заботливо положил руку на ее плечо.

Она помедлила с ответом.

— Я думала, что такое со мной случается только по утрам, — наконец тихо проговорила она. — Я думаю, что это из-за рыбы и бабушек с дедушкой. — Она попыталась засмеяться, но у нее это не получилось, и она просто втянула в себя воздух.

— Кэт, извини, я не знал, что для тебя это будет так тяжело, если бы я знал, я бы не усугублял твое состояние.

Из всего, что он сказал, она расслышала в большей степени слово КЭТ. «Господи, нет, — думала она, — не позволяй, чтобы он называл меня так. Только не это!»

— Ты хочешь сесть в машину? — растерянно спросил он, чувствуя, что сейчас выступает в роли ее защитника, хотя совершенно бесполезного.

— Я думаю, мне лучше еще немного постоять на свежем воздухе. — Она сложила платок и вытерла лоб. Он протянул руку и убрал прядь волос, что прилипла к щеке.

— У тебя будет такое продолжаться и после того, как мы поженимся? — попытался пошутить Клей.

— Если такое будет продолжаться, я буду стирать для тебя платки… Извини, если я тебя смутила.

— Ты не смутила меня. Я просто испугался, вот и все. Я не знаю, как обращаться с девушками, у которых приступ рвоты.

— Ну, век живи — век учись, так?

Он улыбнулся, ожидая, пока она восстановит свое равновесие. Кэтрин провела дрожащей рукой по лбу и виску. Ее желудок успокоился, но Клей продолжал ее поддерживать — она вся дрожала, словно в лихорадке.

— Клей, твоя бабушка Форрестер знает, — тихо сказала Кэтрин.

— Ну и что?

— Как ты можешь так говорить, когда она такая… такая…

— Какая? Властная? Знаешь, на самом деле она не такая. Ты ей понравилась, разве это не видно?

— Я понравилась?! Я?!

— Она проницательный пожилой, напористый человек. Она почти ничего не упускает. У меня не было никаких намерений обманывать ее сегодня вечером. Да, она знает, тем не менее, она проявила одобрение по отношению к тебе.

— Она выбрала странный способ это показать.

— У всех людей свои способы, Кэтрин. У нее… ну, несколько другой, чем у родителей мамы, но, поверь мне, если бы она тебя не одобрила, она бы никогда не сказала того, что говорила насчет кольца.

— Итак, кольцо выступало чем-то вроде теста — вот почему ты заставил меня его надеть?

— В некоторой степени это так. Но это также и традиция. Им всем известно, что я бы не привел к ним невесту, не надев на ее руку кольцо. Это было понятно до того, как я родился.

— Клей, я была… ну, напугана. Это было больше, чем кольцо и то, как твоя бабушка меня проверяла. Я никогда не ела крабов, я не отличаю обычный портвейн от портвейна, который подают к рыбе, и я не знаю, что эти розовые бриллианты называются радиантами, и…

Его беззаботный смех перебил ее.

— Радиант — это способ обработки, а не цвет, но какое это имеет значение? Кэтрин, ты поставила в тупик старушку. Разве ты не понимаешь это? Ты сбила ее с толку тем, что позволила ей догадаться о правде, и тем не менее получила ее одобрение. Почему из-за этого нужно пугаться?

— Потому что я не вписываюсь в твою семью. Я как фальшивый бриллиант среди фамильных драгоценностей, разве ты не видишь?

— За твоей спокойной внешностью скрывается абсолютное отсутствие самоуверенности. Почему ты считаешь, что ты ниже других?

— Я знаю свое место, вот и все. Мое место не в семье Форрестеров.

— Твое место в этой семье до тех пор, пока я буду это говорить, и никто не будет это оспаривать.

— Клей, мы совершаем ошибку.

— Единственная ошибка заключается в том, что ты сегодня съела лосось Инеллы. — Он дотронулся до ее плеча. — Как ты думаешь, ты уже отомстила ей?

Она не могла сдержать улыбку.

— А что тебе до этого, раз ты так небрежно обо всем говоришь?

— Кэтрин, я решил как можно лучше использовать это время и не волноваться ни о чем, вот и все. И в процессе я даже учусь, вот как.

— Учишься?

— Как ты сказала… учусь, как обращаться с беременной женщиной. — Он развернул ее лицом к машине. — Пойдем, кажется тебе уже хорошо. Садись в машину, а я буду вести ее как прилежный мальчик.

Продолжая путь, Клей начал рассказывать о Софи и дедушке, вспоминая их прошлое. Кэтрин с удовольствием слушала рассказы Клея о его детстве.

— Я делала все возможное, чтобы не рассмеяться, когда твой дедушка назвал тебя «сынок». — Она повернулась и скептически усмехнулась, не отрывая глаз от Клея.

Клей засмеялся.

— Думаю, что именно так он относится ко мне. Знаешь, я действительно люблю этого старого пижона. Когда я был маленький, он часто возил меня смотреть на металлические лодки на озере Сьюпирио. Только он и я. Однажды он взял меня покататься в поезде, говоря, что они скоро отойдут в прошлое, и я не должен упустить последнюю возможностью. По субботам мы смотрели Диснеевские мультфильмы, ходили в музеи, на балет…

— Балет? — Она была искренне удивлена.

— Да.

— Какой ты счастливый!

— Ты никогда не была на балете?

— Нет, я только об этом мечтала.

— По твоим рассказам я полагал, что ты часто посещала балет.

— Увы, — с горьким сожалением призналась Кэтрин. — Мой отец много пил, поэтому в доме никогда не было денег на балет.

Вдруг испугавшись, что сказала о себе слишком много, Кэтрин замолчала. Она не хотела выпрашивать у него сочувствия. Клей пристально посмотрел на нее.

— Теперь есть, — только и сказал он.

Перед свадьбой Кэтрин и Клей часто виделись. То, чего Кэтрин больше всего боялась, начало сбываться: она стала привыкать к Клею. Она уже знала, что должно произойти — откроется дверь машины, ей подадут пальто, оплатят ее обед… Поведение Клея тоже становилось знакомым — он всегда находил время, чтобы посмеяться с девчонками из «Горизонта»; был внимателен к членам своей семьи; его смех… Он смеялся легко, и казалось, что принимал все происходящее с большей готовностью, чем сама Кэтрин.

Ей стали известны всякие мелочи: как он смотрел на горящую свечу, как он вынимал из своего гамбургера пиккули и добавлял еще кетчупа, тот факт, что большая часть его одежды была коричневого цвета, что он плохо различал коричневый и зеленый цвета и иногда по ошибке выбирал носки не того цвета. Она уже знала его гардероб и запах одеколона, наполняющий салон машины. А однажды вечером, когда он воспользовался другим одеколоном, для нее было потрясением то, что она заметила перемену. Она уже знала, какие кассеты были его любимыми, и некоторые песни на этих кассетах ей нравились тоже.

Однажды он предложил ей воспользоваться его машиной. Ее огромные голубые глаза скользнули от ключей, которые болтались на его указательном пальце, к его усмехающимся глазам.

У нее не было слов.

— Какого черта, это всего лишь машина, — небрежно сказал он.

Но это было не так! Не для Клея. Он заботился о ней так же, как тренер проявляет заботу о победителе Кентукских Дерби, и с такой же гордостью. То, что он доверял ей вести машину, было еще одним стежком в шве дружеских взаимоотношений, которые еще теснее связывали Клея и Кэтрин. Она все это понимала, когда смотрела, уставившись на ключи. Принять их значило сломать еще один барьер между, ними, а этот барьер имел куда более важное значение, чем любой рухнувший раньше, потому что этот барьер разграничивал их личные права. Принять ключи значило смешать права, что Кэтрин старалась не делать.

И тем не менее Кэтрин взяла ключи. Она поддалась искушению роскошью, которую они представляли. Кэтрин говорила себе: «Один раз… только один раз… Ведь так много нужно еще успеть сделать!»

Сидя за рулем «корветта», Кэтрин чувствовала, что посягнула на мир Клея, потому что машина была его частью. Положив руки на руль, точно на то место, где всегда лежали его руки, она почувствовала ощущение добровольного вторжения, и от этого сердце Кэтрин забилось еще быстрее. Ощущение ее плоти на его сиденье было определенно интимным, поэтому она приняла более непринужденную позу, теперь ее запястье лениво болталось на руле. Потом она завела машину и включила радио, почувствовав поток свободы, когда из динамиков вырвалась музыка. Она шутя, посигналила один раз и счастливо рассмеялась. Кэтрин поправила зеркало заднего обзора, удивившись тому, каким вдруг необычным показались Миннеаполис и Миннесота, когда смотришь на них в противоположную сторону, сидя в белом кожаном кресле блестящей серебристой машины.