Все шло своим чередом. Было странно, что Кэтрин Андерсон не знала о Клее Форрестере ничего, кроме его имени.

Должно быть, он богат, — думала она, беглым взглядом окидывая фойе, которое четко давало понять, насколько состоятельной была семья Форрестеров.

Дальняя сторона богатого фойе переходила в правильной формы гостиную, оформленную в бледно-желтых тонах и оттенках приглушенного золота. Вверху висела огромная хрустальная люстра. Сзади Кэтрин на второй этаж эффектно вздымалась лестница. Девушка видела двойные двери, стол, который, подобно балерине, едва касался паркета своими изогнутыми ножками, и медную лампу, отражающуюся в зеркале в позолоченной раме. Рядом стоял огромных размеров медный кувшин с сухим эвкалиптом, который наполнял комнату прекрасным благоуханием.

От резкого запаха Кэтрин почувствовала тошноту.

Она перевела взгляд на массивные резные дубовые входные двери. Она никогда не видела таких ручек. Они были вырезаны и закручены подобно ручкам прекрасных ножевых изделий. С раздражением Кэтрин подумала, сколько же должны были стоить такие ручки, не говоря уж о вычурной скамейке, на которой ее оставили сидеть. Это была чудесная скамейка из стеганого коричневого бархата — абсурдная расточительность, которую могли себе позволить только богатые люди.

Да, весь вестибюль был произведением искусства и воплощением богатства. В нем все было к месту… за исключением Кэтрин Андерсон.

Девушка была довольно привлекательная: нежная персиковая кожа, грива блестящих волос… Черты ее лица носили поразительное сходство симметричных линий скандинавских предков — прямой нос, красивой формы губы и голубые глаза под дугообразными бровями прекрасного контура.

Но одежда предательски ее выдавала. На ней были широкие брюки цвета вереска и рубашка, которая говорила о давно минувших лучших днях. Одежда была домашнего изготовления и пошита из плохого материала. Ее плащ вытянулся и протерся на кромке и манжетах. Она была обута в коричневые танкетки из кожзаменителя со стертыми каблуками и загнувшимися носками.

Тем не менее привлекательная внешность, свежий цвет лица и манера гордо держаться не производили впечатление человека с дурной репутацией.

Кэтрин понимала, что была похожа на непослушного ребенка, которого в наказание бросили здесь, и что в действительности походило на правду.

Смирившись с ситуацией, она вздохнула и прислонилась головой к стене. Рассеянно Кэтрин думала о том, как люди, подобные Форрестерам, отнесутся к тому, что такая девушка, как она, прислонит свою голову к их изысканным обоям, наверное, они будут возражать, поэтому она дерзко продолжала сидеть, прислонившись головой к стене. Она закрыла глаза, вычеркивая из виду пышное изящество, но она не могла заглушить сердитые голоса, доносившиеся из кабинета: голос ее отца, резкий, осуждающий, и скованные, сердитые ответы мистера Форрестера.

«Почему я здесь?» — думала Кэтрин.

Но она знала ответ: ее шея все еще болела от пальцев отца. И, конечно, нужно было считаться с матерью. Она была тоже здесь вместе с несчастными Форрестерами. Богатые или нет — они ничего не сделали такого, чтобы оставаться с глазу на глаз с таким сумасшедшим, каким был ее отец. Кэтрин не хотела бы, чтобы такое случилось. Она все еще помнила шокированное выражение лиц мистера и миссис Форрестер, когда ее отец вторгся в их пасторальный вечер со своими голыми обвинениями. Поначалу они старались держаться любезно, предложили всем пройти в кабинет и все обговорить. Но через несколько минут они поняли, чем все закончится, когда Герб Андерсон указал пальцем на скамейку и проревел своей дочери:

— Усади свою маленькую задницу прямо здесь, девочка, и не поднимай ее, иначе я выбью из тебя все на свете!

Вдруг открылась передняя дверь. В дом ворвался поток пахнущего листьями осеннего воздуха, и вместе с ним вошел мужчина. Казалось, что художник-оформитель специально разрабатывал его одежду, чтобы она гармонировала с фойе. Это был гобелен земных тонов: брюки серого цвета из мягкой шерсти европейского покроя, прекрасно отутюженные, легкие кожаные туфли; спортивный жакет цвета приглушенной ржавчины, смотревшийся на его широких плечах, как мягкая карамель на мороженом, и почти такого же цвета свитер из овечьей шерсти, из-под расстегнутого белоснежного воротника блестела плоская золотая цепочка. Казалось, даже природа работала в создании гаммы цветов: его кожа еще сохраняла летний темный загар, а в волосах оставался блеск красного золота.

Он что-то насвистывал и не подозревал о присутствии Кэтрин, которая сидела, наполовину закрытая эвкалиптом. Она плотнее прижалась спиной к стене, пользуясь своей редкой маскировкой, и наблюдала, как он подошел к столу и стал просматривать что-то, вероятно, почту, продолжая тихо насвистывать. Она уловила в зеркале отображение его классически красивого лица: прямой нос, длинные щеки, правильной формы брови. Должно быть, их отливали в бронзе — настолько безупречными и ровными были их линии. А его рот — ах, он был слишком совершенным, слишком подвижным, слишком незабвенным, чтобы быть не чем иным, как кровью и плотью.

Не подозревая об ее присутствии, он небрежно перекинул из одной руки в другую модное спортивного типа пальто и, шагая через две ступеньки, направился наверх.

Кэтрин обмякла.

Но она снова вся напряглась, когда распахнулась дверь кабинета и внутри, на фоне книжных полок, она увидела мистера Форрестера. Его серые глаза грозно смотрели из-под густых бровей, а по желвакам на щеках нетрудно было догадаться, что он зол.

Он быстро посмотрел на нее и обратился к сыну.

— Клей! — Непоколебимый тон заставил молодого человека остановиться на лестнице.

— Сэр?

Кэтрин помнила этот голос, хотя официальность обращения удивила ее. Она не привыкла слышать, чтобы отцов называли «сэрами».

— Думаю, тебе лучше пройти в кабинет. — Мистер Форрестер вернулся в кабинет, оставив дверь открытой.

При других обстоятельствах Кэтрин, вероятно, было бы жаль Клея Форрестера. Перестав насвистывать, Клей начал спускаться вниз.

Девушка замерла, стараясь справиться с паникой, которая охватила ее. «Пусть он меня не увидит! — думала она. — Пусть он пройдет мимо и не обернется!» Хотя здравый смысл подсказывал ей, что ей не удастся все равно от него скрыться. Раньше или позднее он узнает, что она здесь.

Молодой человек снова появился возле колонны винтовой лестницы. Остановившись, он застегнул на все пуговицы жакет. Этот жест говорил многое об его взаимоотношениях с отцом.

Она чувствовала, как сердце стучит в горле, дыхание стало прерывистым, и от смущения ее щеки залились румянцем. Он подошел к зеркалу, поправил воротник и волосы. На какой-то момент он показался Кэтрин совсем беззащитным, абсолютно не подозревая о том, что на него смотрят, не зная об ее присутствии и о том, что ждет его в кабинете. Но она напомнила себе, что он был не просто богатым, он был выродком и заслуживал того, что должно произойти.

Неожиданно он увидел в зеркале ее отражение. Клей резко повернулся и посмотрел на нее.

— О, привет, — поздоровался он — Я не знал, что ты здесь прячешься.

Кэтрин почувствовала, с какой ужасной силой бьется ее сердце, но продолжала сохранять внешнее спокойствие и в ответ на его приветствие безмолвно кивнула, широко раскрыв глаза. Она думала, что больше никогда не взглянет на него, и сейчас не была готова к этому.

— Извини, — вежливо добавил он, как, вероятно, обращается к клиентам, которые ожидают здесь, чтобы решить свои дела с его отцом. Затем он повернулся и направился к кабинету. Из кабинета послышался приказ отца:

— Закрой дверь, Клей!

Кэтрин закрыла глаза.

«Он меня не помнит». От такого признания ей вдруг, непонятно почему, захотелось плакать, хотя она понимала — в этом не было никакого смысла.