Установился тоскливый январь, принеся с собой снег и холод. Клей снова начал вечерами уходит из дому, хотя на ночь всегда возвращался. Он и Кэтрин продолжали исполнять вежливые роли друзей по комнате, и больше ничего. Казалось, что подымающие настроение шутки, которыми они когда-то обменивались, ушли навсегда, а уважение, которое Клей проявлял по отношению к Кэтрин, исчезло вместе с новогодней ночью. Если они оба находились в доме, то редко обедали вместе, избегая даже встреч в холле. Пока Герб находился на исправительных работах, Кэтрин часто навещала мать, и Клей вовсе не возражал, если она возвращалась домой позже, чем он. Вечером она напомнила, что они завтра идут на балет, но он, не отрывая глаз от книги, предложил ей взять с собой Бобби или мать и сказал, что не сможет пойти с ней, потому что будет занят. Кэтрин взяла Бобби, но, каким-то образом, балет потерял свою привлекательность.

В тот вечер, когда Кэтрин пошла на балет, Клей остался дома. Время от времени его мысли возвращались к Кэтрин, он помнил, как она обрадовалась, когда получила билеты. Он думал, что было бы интересно повести ее на первое для нее представление. Большей частью, пока он был дома, он старался вообще о ней не думать, но сегодня это удавалось ему с трудом, потому что он знал, где она. В последний месяц были случаи, когда на ее теплое к нему отношение он напускал на себя маску безразличия. Но сколько раз ему становилось больно оттого, что она давала ему отпор, когда он к ней приближался. Мужчина может выдержать, когда от него отворачиваются, но только до определенного момента, а потом он сам отходит на безопасное расстояние, или… Идет туда, где знает, что его ждет положительный ответ.

Когда Кэтрин вернулась домой, Клей дремал за книгой в гостиной. Он зевнул, выпрямился и провел рукой по волосам. Они уже долго не говорили друг другу вежливых слов. Он думал, может…

— Как балет? — поинтересовался он.

Она посмотрела поверх взъерошенных волос, думая над тем, почему он побеспокоился появиться дома, если у нее не было ни малейшего сомнения в том, с кем он провел время. Отвечая, она намеренно сохраняла безразличие в голосе.

— Мне не понравилось, как эхом отдается стук ног танцоров каждый раз, как они касаются сцены.

Клей больше ничего не сказал.

Наступил февраль, принося с собой серые дни, что способны разрушить самое веселое настроение. Кэтрин решила остаться в университете до конца семестра, до середины марта. По мере того как она становилась тяжелее и апатичней, ей стало труднее заниматься домашней работой.

В доме в Золотой Долине за целый день между мужем и женой не было произнесено ни одного даже самого короткого слова.

В тот день, когда Герба выпустили из Хеннепинского окружного работного дома, по всей стране дули ветры с Ченука, а в Миннесоте холодные свинцовые облака как раз подходили под настроение Андерсона. Порывистый ветер хлестал по лодыжкам, взбивая ледяным языком замерзшую слякоть по краям дороги. Каждый раз его скользкие подошвы заносило на неровную обочину, и он чертыхался про себя. Он добирался на попутных в Миннеаполис. Его встретил угрюмый город, как будто недовольный грязным одеялом позднего зимнего льда, в котором перемешались соль и песок — остатки ежегодных усилий дорожной команды.

Был поздний вечер. Люди суетились, укутывая подбородки в воротники пальто и едва выглядывая из-под них. Гербу пришлось сесть в городской автобус, чтобы доехать в старый район, но даже сюда просачивался холод. Он ехал, плотно скрестив руки, глядя в окно неулыбающимися глазами.

«Господи, хорошо бы выпить. Все эти месяцы не давать мне спиртного и думать, что наконец заполучили Герба. Ха, черт возьми, что они из себя строят, если думают, что могут забрать у человека волю? Я могу не пить сколько угодно, если только захочу. Разве я не говорил этого? Но кто дал право этим сукиным детям принуждать меня? Когда я доберусь к бару Хали, я покажу этим сукиным детям, что Герб Андерсон бросил пить, но это произойдет тогда, когда сам Герб Андерсон этого захочет!»

В баре Хали, как всегда, собралась старая компания, они поднимали стаканы, вместо того чтобы поднимать своих детей.

— Ну-ка, посмотрите, кто здесь! Мы заботились о том, чтобы твой стул был всегда теплым, Герб.

Все его закадычные друзья расступились, освобождая ему место и хлопая по плечу, подбадривая.

— Сначала я поставлю! Эй, Джорджи, принеси Гербу сюда того, о чем он так скучал!

«Ах, вот что нужно человеку, — думал Герб. — Друзья, которые разговаривают на твоем языке».

Он чувствовал под локтями покрытый лаком стол бара, и это действовало на него, как бальзам. Неоновая дымка вокруг проигрывателя-автомата с непривычки чудесно жгла ему глаза. Завывающее попурри из старых, добрых песен о неверной любви и разбитых сердцах теребило душу, как открывшаяся кровоточащая рана.

Герб снова поднял стакан и, осушив его, сжал в руках, наслаждаясь тем, что находится в центре внимания.

Услышав, что кто-то барабанит в дверь, Ада напряглась и поднесла дрожащие руки к губам. Дверь оставалась закрытой, но потом послышался щелчок ключа в замочной скважине. Дверь широко распахнулась, и Герб, пошатываясь, вошел в комнату.

— Ну… ну разве это не Ада поддерживает в доме горящий камин, — неразборчиво заметил он.

— Как, Герб! — воскликнула она робко. — Тебя отпустили?!

— Черт возьми, ты права, но не благодаря тебе.

— Герб, ты должен был мне сообщить, что возвращаешься домой…

— Чтобы ты могла привести сюда любовничка и он не впустил бы меня?

— Закрой дверь, Герб, холодно.

Он угрюмо посмотрел на дверь.

— Ты думаешь, что здесь холодно? Тебе следовало бы некоторое время пожить в тюрьме. — Он резко развернулся и сильно хлопнул дверью. Дверь стукнулась о раму и отскочила назад. Ада обошла его и снова закрыла дверь. Он подозрительно смотрел на нее, слегка пошатываясь и держась обеими руками за края своего пиджака.

— К-как ты, Герб? Он продолжал сверкать на нее желтоватыми глазами.

— А почему, черт побери, ты волнуешься? Где была твоя забота в ноябре? В такие времена мужчина надеется, что его жена поддержит его.

— Мне сказали, что мне не нужно приезжать, Герб… И Стив был дома.

— Да, я слышал. Бьюсь об заклад, что вы обе постарались, чтобы я не увидел своего собственного ребенка, разве не так?

— Он был совсем недолго.

— Ада, он мой единственный сын, и у меня были права!

Она опустила глаза и начала теребить пуговицу на халате.

— Ты знаешь, о чем человек думает в тюрьме, Ада?

— Это не была тюрьма, это был рабо…

— Там было так же, как в тюрьме, ты знаешь это! — взревел он.

Ада попыталась уйти, но он схватил ее за тонкую руку, развернул и посмотрел в лицо.

— Почему, черт возьми, ты это сделала со мной? Почему?! — Поток воздуха от его дыхания заставил ее резко отвернуться, но он схватился рукой за ее халат и поднял ее так, что она стояла на носках и находилась в сантиметре от его рта. — Кто он? Мне положено это знать после стольких лет!

— Пожалуйста, Герб. — Она пыталась выдернуть халат из его кулака, но он только сильнее сжал его.

— Кто? Я сидел в этой вонючей дыре и решил, что раз и навсегда выведаю у тебя.

— Что ты говоришь?! Я была всегда с тобой, разве не так?

— Ты была со мной, потому что знала, что я найду и тебя, и твоего любовничка, и убью вас обоих! — Вдруг он отшвырнул ее, и она упала, растянувшись на диване, что стоял сзади. — Так же, как мне хотелось бы убить эту дочь-проститутку, которую ты расплодила, пока я воевал во Вьетнаме! Как ты могла такое сделать? Как? Все на нас смотрят, и я могу прочитать их мысли. Бедняжка Ада, живет с таким несносным лодырем Гербом! Все эти годы своими кроткими поступками ты их дурачила. Но не меня, не меня! Я никогда не забывал, ни на одну минутку, что ты со мной сделала, пока я был достаточно хорош, чтобы пойти и сразиться за тебя. Каждый раз как я смотрю на эти светлые волосы и на ее лицо ублюдка, я поклялся еще давно, что однажды сведу счеты с вами. И, наконец, мне выпал шанс, когда маленькая шлюха забеременела от богатого ублюдка. И я решил раз и навсегда, что старине Гербу заплатят за все, что он сносил все эти годы. А знаешь, как приятно было думать, что расплата поступит прямо из рук того, кто мне задолжал — от этой бесполезной шлюхи, которая ничуть не лучше своей матери? — Герб шатался, его глаза блестели от ярости. — Ты должна мне, Ада! Вы обе мне должны! Но что вы сделали? Вы ограбили меня, и я снова остался с пустыми руками, разве не так?