Вот еще одна история, достойная того, чтоб о ней вспомнить, а приключилась она в Пикардии, в местечке Куси-ле-Буа, близ Ла-Фер. Нынешний король наш Франциск Валуа отправился туда на охоту в сопровождении многих знатных сеньоров. Все приближенные короля размещены были поблизости от него, и среди прочих находился там же один из его экономов; и вот этому эконому приглянулась молодая женщина, жившая в помещении одного придворного, и так сильно он влюбился в нее, что только об одном и мог думать: как бы переспать с нею. И для того частенько являлся к этому придворному и сиживал с ним за столом, принося с собою лучшее королевское вино, – конечно, не из любви к своим сотрапезникам да собутыльникам, но из любви к даме своего сердца. И уж так он старался завоевать ее расположение, что все окружающие это заметили, и пришлось ему признаться им, сколь пылко он влюблен в даму и сколь тщетны его надежды, ибо она скорее пожелала бы умереть, нежели потерять честь свою. Вот однажды двое приятелей названного эконома, находясь в своей комнате, беседовали меж собою о безутешной любви его; а надо вам знать, что квартировали они у настоятеля местной церкви, который приказал поставить в их комнате большую деревянную статую старинной, давней работы, всю источенную червями; статуя сия изображала Деву Марию и некогда вместе с распятием стояла в церкви. Вот один из приятелей, взглянув на эту статую, и говорит другому:

– Подстроить бы так, чтобы наш влюбленный закатил нам добрый ужин за то, что нынешней ночью мы уложим его в постель с этим идолом вместо прелестной дамы, по которой он столь пылко томится.

– А ей-богу, – говорит другой, – он этого вполне заслуживает.

И тут они сговариваются оба, как подстроить эконому эдакую штуку. И встретившись с ним, заводят речь о его любви, дабы завлечь его в свою ловушку. И после долгих излияний влюбленный эконом говорит, что не пожалел бы двух экю, лишь бы переспать с дамою. Тогда и вступает один из приятелей:

– Ну что ж, коли ты дашь одно экю в задаток, да еще угостишь нас добрым ужином, я, клянусь душой, сегодня же уложу даму к тебе в постель.

– За этим дело не станет, – отвечает эконом.

Вслед за чем без отлагательства вручает двум своим радетелям экю и договаривается с ними, что они приведут даму в его комнату и уложат к нему в постель. Эконом отдал им ключ от своей спальни, дабы они смогли туда провести ее, как только выдастся подходящая минута, а сам отправился наблюдать за тем, как готовится ужин королю. Двое же приятелей, которым передал он ключ, дождались ночи и, взяв то старинное деревянное изваяние, надели ему на голову красивый убор, принесли в спальню к эконому да и уложили в постель, где накрыли его тонкими белыми простынями, а лицом повернули к стене, так что только головной убор один и виднелся. После чего зовут они эконома:

– Господин эконом, вот и исполнено то, чего вы так желали. Дама ваша ожидает в вашей постели уже больше часа, так что извольте-ка сдержать ваше обещание.

– Ах боже мой! – восклицает влюбленный эконом. – Я хочу ее видеть!

Тогда идут они все трое к его спальне, и тот, у кого был ключ, тихонько отпирает дверь и входит внутрь с зажженной свечой. Полог у постели задернут, он чуть-чуть приоткрывает его и, шепнув эконому, что дама спит, показывает ему ее. Эконом, разглядев красивый убор у ней на голове, тут же уверился, что это и в самом деле дама его сердца. После чего они вышли из комнаты и эконом, взяв себе ключ от двери, повел приятелей к ужину и на славу угостил их в королевской буфетной. После того как все разошлись, наш господин эконом, прихватив достаточно всякой вкусной снеди, дабы попировать вместе с дамою своего сердца, зашел в спальню и увидел, что дама как будто по-прежнему спит. Тогда он быстренько разделся догола и, бросившись в постель, вознамерился нежно обнять даму. Но, нашедши ее твердой и неподатливой, весьма удивился, и даже испугался, и, вскочив с постели, схватил свечу. Всмотревшись, он уверился, что вместо дамы лежит в постели тот самый чертов идол деревянный – изваяние, которое довелось ему видеть в комнате приятелей своих. Не сказать, как он был изумлен и вместе с тем раздосадован: от огорчения он пошвырял все наземь и, бранясь на все корки, стал грозить приятелям своим смертью и прочими страшными карами. Затем, делать нечего, улегся в постель, все еще пребывая в досаде и печали от той шутки, что сыграли с ним, и, заснув, проспал до самого утра. Но надо вам знать, что двое приятелей не удержались и рассказали о своей проделке самым злым придворным насмешникам, каковые и заявились наутро в спальню к эконому, неся ему обильный завтрак, дабы он подкрепился после тяжелых ночных трудов. Бедняга эконом так сконфузился, что рад был бы очутиться за сто лье отсюда, но делать нечего, пришлось ему и это перенести со смирением.

НОВЕЛЛА VI

О том, какие кровати были прежде и какие теперь, и о том, как вести себя в делах любви

В те времена, друзья мои, когда еще носили башмаки с загнутыми вверх острыми носками и на стол выставляли сразу целый кувшин вина, а деньги в рост давали лишь тайком, жены неукоснительно соблюдали верность мужьям; да и мужьям не полагалось (ни днем ни ночью) верность своим достойным женушкам нарушать; так что обе стороны непреложно следовали этому обычаю, и сие достойно не только похвалы, но и удивления. По причине чего ревности тогда почти не знали, окромя разве той, что проистекает от слишком сильной любви, от коей даже собаки дохнут. В силу этакого полного доверия все без разбора, и женатые, и те, кто только еще собирался жениться, ложились вместе в широкую кровать, и никто ничего не боялся – ни дурных помыслов, ни досадных последствий, хотя, как известно, природа человеческая куда как лукава, и к тому же не стоит класть паклю возле огня. Однако ж с той поры люди изрядно испортились, а потому для всякого стали ставить особую, отдельную кровать, и не зря, а дабы уберечь всех и каждого от соблазна. Ведь в доброе старое время почти никто своих краев не покидал, но потом монахи, бродячие певцы да школяры начали бросать родные места, слагать с себя сан или оставлять прежнее ремесло и шататься по белу свету; вот тогда-то, с общего согласия, и стали делать кровати поуже на благо иным мужьям (понеже следом за пиром идет похмелье) и на радость их женам, ибо, как говорит мой сосед Жеребчик: «Да будет проклята кошка, ежели она, увидев, что горшок без крышки, не сунет в него лапу, а посему пусть тот, кто не знает своего дела, прикроет лавочку и убирается ко всем чертям».

– Клянусь честью, – вмешался Паскье, – старинный этот обычай достоин похвалы, но ведь все в мире меняется, и я всегда думал, что долго он не продержится.

– И я был того же мнения, – сказал Ансельм. – На наших глазах даже самые лучшие обычаи вырождаются. Вот вы тут сейчас толковали, какие прежде были кровати. Ну а скажите, как по вашему разумению: люди и прежде вели себя в делах любви так, как нынче?

– Ни в коем разе, – вступил в разговор Любен, – уж это я по себе знаю. Ведь когда меня собирались женить на вашей племяннице, мне уже было лет тридцать пять или около того, а я еще ни за кем сроду не волочился и даже не понимал, как за это приняться, спасибо, покойная бабка (да ниспошлет Господь мир ее душе!) растолковала мне, что к чему. А теперь, сами посудите, можно ли нынче встретить такого молодого парня, что за пятнадцать лет ни разу бы не сталкивался со столь приятными вещами, как мягкий шанкр, перелой либо дурная болезнь, или же такого, что еще женщин не знал? Вот и причина, почему нынешние дети против прежних карликами кажутся. Что? Да ныне, коли молодцу восемнадцать сравнялось, а он не увивается за дамами, не обхаживает девиц, не наряжается да не любезничает, его все кругом осуждают; и приходится ему волей-неволей поступать, как поступают все прочие олухи, делаться их товарищем по несчастью, ежели он не хочет прослыть чудаком, юродивым, безмозглым упрямцем, недотепой.