– Все равно в этих старых стенах… Не очень-то весело тут жить.

– Ах нет, привыкнешь к ним, так даже не замечаешь. Кстати, Поль, вы заходили к нашей тетушке? Через неделю день ее рождения. Надо бы сочинить ей поздравительные стихи. Она такая добрая!

– Я-то ее не очень люблю, эту тетку! Прошлый раз она мне дала оставшихся от десерта лежалых конфет, вместо того чтобы подарить что-нибудь настоящее – какой-нибудь красивый кошелек или мелких денег, которые можно положить в копилку.

– Ах, Поль, это нехорошо. Надо с ней быть поласковей и во всем ей угождать. Она ведь старая и, наверное, оставит нам немного денег…

– Пожалуй. Ах, Виржини, ты слышишь соловья?

– Поль, будь осторожен, не говори мне «ты» при других.

– Кузиночка, да ведь мы поженимся. Впрочем, я постараюсь быть поосторожней. Но как чудесно поет соловей! Голос точно чистое серебро!

– Да, чудесно, только он мешает спать. Какой теплый вечер – луну словно высеребрили, смотри, очень красиво!

– Я знаю, вы любите поэзию, кузиночка.

– Ах, да! Поэзия!.. Я учусь играть на рояле,

– В коллеже я выучил для вас много прекрасных стихов. Я помню наизусть почти всего Буало. Если вы захотите, мы будем часто ездить в деревню, когда поженимся, хорошо?

– Разумеется, Поль! Впрочем, мама даст мне в приданое свой загородный домик, при нем есть и ферма: мы будем ездить туда на лето. Мы и земли прикупим, если удастся. Ферма тоже приносит немного денег.

– Ну, тем лучше. И потом в деревне можно тратить на жизнь гораздо меньше, чем в городе. Это мне родители говорили. Я люблю охоту и настреляю там дичи. Охота тоже помогает экономить деньги!

– И к тому же это ведь деревня, милый Поль! А я так люблю все поэтическое!

– Как будто кто-то ходит наверху?

– Ш-ш! Мне пора идти – вдруг мадам Панье проснулась. До свиданья, Поль.

– Вы придете к тетушке через неделю, Виржини? Вы будете на обеде? Я тоже боюсь, как бы папа меня не хватился, а то он не даст мне больше денег.

– Давайте руку, скорее.

В умилении я уловил еще дивный звук поцелуя, и мои ангелочки разбежались в разные стороны. Запоздалое эхо руин неясно повторило: «Денег! немножко денег!»

О юность, весна жизни! Будьте благословенны, о дети, с вашей детской восторженностью! Вы, чьи души чисты и наивны, как цветы, вы, чьи речи, вызывая в памяти первое свидание, почти во всем подобное этому, заставляют прохожего пролить сладкие слезы!

Новый домик главного лесничего, молодого Пьера Альбруна, возвышался над водопадом и над деревушкой Ипенкс-ле-Трамбль, расположенной в двух лье от Перпиньяна, недалеко от одной из восточнопиренейских долин, что выходит к равнине Рюиссор, окаймленной на горизонте, со стороны Испании, большими сосновыми лесами.

На склоне, над горным потоком, где пена кипит между скал, разбит сад; из-за его изгороди вырываются, затеняя тысячи полудиких цветов, кусты розового лавра и рожковые деревца; этот сад, как кадильница, окуривает ароматами веселый деревенский домик, а высокие деревья, поднимаясь за ним несколькими рядами, при малейшем дуновении пиренейского бриза овевают всю деревушку бальзамическим благоуханием. В этом убогом, но прелестном жилище, как в раю, жил со своей молодой женой красивый, белолицый парень лет двадцати восьми; взгляд его сверкал смелостью.

Его любимая Ардиана, прозванная из-за ее происхождения прекрасной баской, родилась в Ипенкс-ле-Трамбль. В детстве она, сама – прирожденный цветок, собирала колосья, потом работала на сенокосе, потом, как все сиротки в этих местах, стала веревочницей-ткачихой; она выросла у крестной матери-старушки, которая когда-то приютила ее в своей лачуге; в благодарность молодая девушка кормила ее из своего заработка и ухаживала за ней, когда та лежала на смертном одре.

На редкость красивая, Ардиана Инфераль славилась добродетелью и вела себя безупречно. Пьер Альбрун, бывший каптенармус африканских стрелков, который по возвращении из армии стал сержантом-инструктором отряда городских пожарных, был уволен со службы из-за серьезных ранений, полученных при тушении пожаров, и назначен наконец за свои заслуги на место предыдущего лесничего, – женился на ней, после того как полгода они целовались на правах жениха и невесты.

В этот вечер стройная, прекрасная Ардиана сидела в плетеном соломенном кресле у окна, широко распахнутого навстречу звездному небу; черные волосы гладкими прядями обрамляли ее бледные щеки; на ней был надет белый халатик, на шее коралловые бусы, а ее прелестный восьмимесячный ребенок сосал ее грудь и пристально смотрел на заснувшую деревню, на далекие поля и совсем уже дальнюю трепещущую зелень сосен. Ноздри Ардианы сладострастно трепетали, вдыхая легкие порывы ночного ветерка, насыщенного ароматом цветов; строго очерченные кроваво-красные губы были полуоткрыты; очень белые, отливавшие перламутром зубы сверкали; правая рука с золотым обручальным кольцом на безымянном пальце рассеянно играла курчавыми волосами ее «хозяина», а он лежал у ее ног, прижавшись открытым веселым лицом к коленям молодой женщины, и улыбался своему малышу.

Они сидели в спальне. На одной из стен, оклеенных плотными голубыми обоями и освещенных лампой, стоявшей на столе, висел сверкающий карабин; около широкой неубранной постели под распятием стояла колыбель; на камине было зеркало, и около будильника, между хрустальными подсвечниками, в вазе из раскрашенной глины подымался куст розоватого можжевельника, поставленный перед двумя портретами-фотографиями в плетеных рамках.

Конечно, эта хижина – рай! В особенности нынче вечером! Ибо утром этого прекрасного, уже отлетевшего дня веселый лай двух собак возвестил молодому лесничему о прибытии гостя. То был нарочный, посланный префектом города; он передал Пьеру Альбруну большой жестяной футляр, в котором – о великая радость! – находился орден, удостоверение и письмо из министерства, подтверждавшее награждение и указывавшее, за что именно пожалован орден. О! Как он читал вслух это письмо своей дорогой Ардиане под солнцем в саду и как дрожали от гордости и радости его руки! «За храбрость, проявленную в военных действиях во время службы алжирским стрелком в Африке; за бесстрашное поведение в бытность сержантом-инструктором пожарных главного города департамента во время ряда пожаров, происшедших в 1883 году в общине Ипенкс-ле-Трамбль, за спасение множества людей, за два ранения, вследствие которых он был уволен со службы, а затем назначен на должность лесничего, и т. д. и т. д.». Вот почему в честь праздничного дня Пьер Альбрун и его жена в этот вечер засиделись у окна; он все еще сжимал в руке орден на красной муаровой ленте; не в силах удержаться, он то и дело поглядывал на него.

Казалось, безмолвное сияние небосвода окутывало их любовью и счастьем.

Между тем прекрасная Ардиана по-прежнему задумчиво вглядывалась в даль, где между домиками и хижинами деревни чернели разрушенные стены. Эти развалины бросили на произвол судьбы, не восстанавливая их. Действительно, в прошлом году, менее чем за полгода, в Ипенкс-ле-Трамбль семь раз в безлунные ночи внезапно возникали пожары, причем не обходилось без жертв среди людей всех возрастов. По слухам, это было дело мстительных контрабандистов, которым в деревне однажды оказали дурной прием; они несколько раз возвращались, поджигали дома, вспыхивавшие как факелы, а потом, исчезая среди сосняка, прячась в зарослях миртов и осин, ускользая от жандармерии, которая не могла их там преследовать, скрывались за границей или в горах. Впоследствии злодеи были, вероятно, арестованы по ту сторону границы за другие преступления, и потому бедствия прекратились.

– О чем ты думаешь, моя Ардиана? – прошептал Пьер, целуя пальцы бледной руки, рассеянно ласкавшей его волосы и лоб.