— А вот вы! Вы, милиция, как думаете…

— Мы не думаем. Мы работаем… Да закрой ты дверь, дура! — Сычев решительно выдворил на мороз сначала микрофон, а затем и его обладательницу.

— Прессу я тоже ненавижу, — одобрил действия приятеля майор.

Чувства Рябинкина в той или иной степени разделяли все присутствующие…

— «Королево» — «тридцать второму»! — На сегодняшнем мероприятии старшим считался Рябинкин, он и связывался с дежурной частью.

— На приеме «Королево»! — бодро отозвался динамик.

— У нас — все. Без происшествий. Возвращаемся на базу!

— Понял вас, «тридцать второй»! Понял.

— «Триста пятый», «триста шестой», «двадцать седьмой»! — майор вызывал подразделения, задействованные на обеспечении митинга. — Поехали домой, как поняли?

— Понял… понял вас… едем домой… — отозвалось радио, и почти сразу же мимо пронесся звероподобный «ЗИЛ» с зарешеченными окнами.

— Второй взвод, — хмыкнул водитель. — Они бы так на работу летали!

— Трогай! — мотнул головой Сычев.

— Олег! А за что ты так ненавидишь политически наиболее активные слои нашего общества? — спросил вдруг Рябинкина Виноградов.

Ответ он, собственно, и так знал. Ему было интересно, как сформулирует свою мысль майор.

Милицейский офицер ответил не задумываясь. Но процитировать его оказалось невозможно — из слов, относящихся к категории цензурных, во всей сложносочиненной фразе были только местоимение «я», два-три союза и один предлог…

Действительно, с чем ассоциируются у нормальных граждан такие мероприятия, как «митинг», «шествие», «пресса»? Черт его знает! У каждого, очевидно, по-разному. У офицеров и бойцов Оперативного отряда милиции ассоциации общие — подъем в пять утра, прибытие на место загодя, ни свет ни заря, долгие злые часы в душных металлических коробках автомобильных кузовов или наоборот — на пронзительных зимних ветрах оцеплений. Плевки, ругань, камни — и от тех и от этих, истерические вопли телекомментаторов и тонкая издевка газетных полос… Поломанные планы на выходные, пропавшие билеты в кино, безысходные скандалы в семье — ведь перестраховывающееся начальство отпускает, как правило, через добрый час после того, как вдоволь наговорится последний словолюбивый пустобрех.

Так, наверное, ответил бы на вопрос коллеги майор Рябинкин. Мог бы ответить. Но не стал…

— Да, прошу! Проходите, присаживайтесь… Кофе?

— Спасибо, с удовольствием, — первый из вошедших сунул руку во внутренний карман пиджака, но в то же мгновение замер — в ближайшем углу кабинета зарычал, оскалившись, огромный мраморный дог.

— Сидеть! Свои… Простите великодушно — время такое. Приходится беспокоиться о безопасности, — Эдуард Михайлович Крамской ухмыльнулся, наслаждаясь произведенным эффектом. Он не любил милицию. — Сережа! Уведи Барсика. И сам там побудь.

Здоровенный, под стать собаке, телохранитель принял четвероногого коллегу на короткий поводок, и они молча исчезли за дверью.

Переведя дух и уважительно покачав головой, посетитель закончил начатое движение — на свет появилось темно-красное удостоверение с гербом.

— Беляев Александр Борисович. Региональное управление по борьбе с организованной преступностью… А это мой коллега из госбезопасности.

Его спутник, смуглый мужчина с тяжелым подбородком и явственной лысиной, также продемонстрировал запечатанные в потертую кожу «корки» — хозяин заметил, что его удостоверение «по-комитетски» пристегнуто к карману цепочкой.

— Александр Ибрагимович.

— Очень приятно, — отмахнулся от предъявленных документов Крамской. — Мне звонили… Чем обязан?

— Видите ли, Эдуард Михайлович… — начал Беляев, погружаясь в бежевое кресло, обшитое кожей. — Мы, к сожалению, редко появляемся, чтобы сообщить кому-нибудь нечто радостное…

Ожил пульт на столе:

— Все готово.

— Хорошо. Несите.

На пороге возникла одетая в строгое темное платье женщина лет пятидесяти с великолепной фигурой и умным запоминающимся лицом. Ловко сервировав столик, она вопросительно посмотрела на хозяина.

— Благодарю вас. Мы сами, — отпустил ее Эдуард Михайлович.

Когда дверь за секретаршей закрылась, он утвердительно кивнул в ответ на изумленный взгляд Беляева:

— Да. Это она.

— Однако! — повернулся сыщик к своему спутнику. Тот, судя по всему, тоже узнал Марию Мягкову — звезду экрана, заслуженную артистку страны, прекрасную Ассоль семидесятых и роковую героиню русской классики в сериалах эпохи ранней перестройки…

— Недавно пришлось дать отпуск на неделю — приглашение пришло на кинофестиваль в Венецию… Ну и оплатил, конечно! — барски похвастался хозяин.

— Сколько же ей сейчас? Подождите-ка…

— О-о! Женщины не стареют — они увядают, как говорит мой парикмахер…

— Интере-есно! — протянул Беляев, предвкушая вечерний рассказ жене. — Как же…

— Все просто. Перефразируя известную мудрость — слава приходит и уходит, а кушать хочется всегда! Я плачу ей в тридцать раз больше, чем сможет любая киностудия. Да и работа не пыльная… Ей хорошо — и мне лестно, не так ли?

— Александр Борисыч! Давайте к делу… — на мгновение Крамскому показалось, что в голосе «комитетчика» прозвучал отголосок профессионально скрываемой неприязни.

— Да-да! К делу…

Беляев дожевал бутерброд, запил его и отставил опустевшую кофейную чашку.

— Эдуард Михайлович! Полагаю, вы не удивитесь, услышав от меня, что у вас есть враги?

— Правильно полагаете.

— И что в связи с решением вопроса о Южной губе их меньше не стало?

— Я не склонен драматизировать ситуацию…

— Хочется надеяться. Однако поверьте, мы не стали бы без крайней необходимости беспокоить вас — человека, не последнего в российском бизнесе, известного и, следовательно, в высшей степени занятого.

Беляев говорил безукоризненно вежливо, но твердо, как человек, хорошо знающий, что и зачем он делает.

Крамской кивнул:

— Слушаю вас.

— Скажите, договор о бессрочной аренде земли на побережье Южной губы был заключен вами с областной администрацией?

— Да. В июле позапрошлого года… Обе стороны действовали в пределах своей компетенции, это подтвердил суд…

— А арбитраж?

— Видите ли… Собственно, если вас опять прислали по этому поводу… — лицо Эдуарда Михайловича приобрело откровенно брезгливое выражение.

— О, не беспокойтесь! Мы не по этому департаменту. Дело в другом… Вы собирались создать что-то вроде «Диснейленда» прямо тут, под боком…

— Почему «собирался»? Собираюсь! И уже делаю. И буду делать! — Крамской не мог разговаривать на эту тему спокойно — речь шла о реализации его мечты, затеи не только престижной и прибыльной. — Вот у вас есть дети?

— Да. Сын.

— Это же не для меня, не для вас — для него! Поймите, что…

— Мы отвлеклись, — негромко перебил Крамского молчавший до того третий участник встречи Александр Ибрагимович.

— Хорошо… — кивнул Беляев. — Но в октябре прошлого года принимается правительственное решение о строительстве нового порта, призванного компенсировать потерю гаваней «ближнего зарубежья». И место определяется — Южная губа. Так?

— Так, — неохотно согласился хозяин. — Но по существующему законодательству…

— Да, я читал. Вы обратились в суд, потом были арбитражи, протесты, какие-то иски, кассации. Черт ногу сломит — я не вдавался в подробности, но при существующем бардаке в законодательстве и судах… Короче, как я понял, пока вы сами не откажетесь от права на аренду, там порт никто строить не будет, верно?

— Ну уж, вы прямо совсем меня собакой на сене изобразили! — развел руками Крамской. — Право собственности субъектов Федерации…

— Умоляю! Не надо! У меня от своих проблем голова пухнет…

— Хм. Тогда мне не совсем ясно…

— Эдуард Михайлович! Если я не ошибаюсь, сооружение порта поручено концерну «Росморинженерия»?

Ему выделены правительственные кредиты — валютные, рублевые? Налоговые льготы, таможенные? «Под порт» — так?