— Господа! Завтра утром, в восемь тридцать, в пансионате «Светлые ночи» состоится пресс-конференция. Транспорт автобусами, от мэрии и от Городского собрания, сбор в полвосьмого. Прошу не опаздывать!

Журналисты загомонили, кто радостно, кто возмущенно.

А на площади перед аэропортом уже формировался кортеж. Антрацитово-черные, реже — белые номенклатурные автомобили рычали и рявкали в несколько сот лошадиных сил, томился поодаль ОМОН, отборные парни из спецбатальона ГАИ весело переругивались, предвкушая лихую гонку. Сотрудники в штатском рассаживались по машинам, кто-то кашлянул на пробу в мегафон…

Покосившись на остановившегося в двух шагах русого супермена с карточкой-«вездеходом», водитель головного «мерседеса» закончил жаловаться на слесаря:

— Понимаешь, Максимыч… Я спрашиваю: «Ключ на тринадцать есть у тебя?» А он: «Есть, но мало». Козел ведь?

— Точно. Сволочь и куркуль!

Русоволосый немного переместился и занял позицию на пути между выходом из здания и автомобильной шеренгой.

— Та-ак! Приготовились все!

Лица, развернутые в одну сторону. Десятки любопытных глаз… Стриженые затылки тех, кому положено просматривать доступы к охраняемой персоне.

— Ну-ка все — по машинам…

Процессия вывалилась на площадь — быстро и плотно, как паста из тюбика. Подполковник вцепился взглядом в лицо старика, а тот, издали заметив его русую, почти обесцвеченную солнцем макушку, до самой последней секунды изображал увлеченность беседой:

— Разумеется… Ситуация на Востоке беспокоит не только министра…

Только поравнявшись с огромной, плечистой фигурой подчиненного спросил — молча, намеком на жест, едва уловимым движением многолетних морщин: как? нормально? сработали?

Да, ответил на том же языке подполковник. Все сделано.

— …потому что еще в Писании сказано: все испытывайте, хорошего держитесь!

— Не могу не согласиться. Как погода в Женеве?

— Да и не понял толком, сами ведь знаете… Прошу!

— Спасибо.

Мягко закрылись двери шикарного лимузина, начальник охраны распорядился в нагретый ладонями микрофон — и милицейская «вольво» с мигалками ринулась вперед, расчищать трассу. Вслед за ней, с места стремительно набирая скорость, двинулись остальные…

Подождав, пока опустевшая было площадь перед аэровокзалом не начала потихоньку заполняться озабоченным людом, русоволосый направился к паркингу. По пути отстегнул «вездеходный» пропуск, сунул его в карман — надо будет сдать с утра, подводить никого не хотелось, тем более что и нужды в этом особой нет.

Он забрался в машину, включил зажигание… Наступала короткая фаза инерции, так русоволосый называл состояние, когда операция, в сущности, завершена, все необходимые активные действия выполнены и остается только отслеживать нормальное развитие цепи событий.

В редких случаях требовались дополнительные усилия, чтобы довести задуманное штабом до конца. До логического конца…

— На метро подбросите? Десять баксов.

— Нет, простите. Занят!

С деньгами у подполковника все было в порядке.

— Второй-то… он что за мужик был?

Вопрос прозвучал нехотя, только чтобы не дать окончательно застояться предутренней тишине.

Дагутин устало приподнял веки:

— Нормальный мужик… Теперь-то чего уж! Отставник.

Непонятно почему, но это показалось всем исчерпывающей характеристикой. Опять замолчали, и Виноградов некстати вспомнил дагутинское, перед дверью: «…Я сейчас с ним потолку-ую!»

Не потолкует теперь.

Соседа угробили сразу же, вместе с Завидовским — может, чтобы свидетеля лишнего не оставлять, а может, просто чтоб под ногами не мешался. Даже прятать никуда не стали, так и лежал бедняга посреди кухни, со стаканом в руке и дырою в затылке… Когда прибыла опергруппа, из крана еще вытекала тоненькой струйкой вода.

— Господи, пошли мне трудную жизнь и легкую смерть!

Сержант, коротавший вместе с Борисом и Виноградовым время в дагутинской комнате, с уважением посмотрел на Виноградова:

— Это молитва такая?

— В некотором роде. Цитата!

— Ага… — Милиционер не знал толком, как себя вести с двумя хлопотными гражданами, предоставленными его попечению: вроде не задержанные, но… Утешало, что не только свое, родное, но даже понаехавшее невесть из какого дальнего отдела начальство само не определилось. А следователь, тот просто махнул ладошкой в сторону дядечек из уголовного розыска, мол, им решать — и покатил в кабинет, стучать по клавишам.

— За-дол-ба-ли! — смачно выругался Дагутин.

— Да уж! — согласился с ним Владимир Александрович. Пожалуй, вторая ночь под присмотром милицейских фуражек — это не повод для оптимизма.

— Я вот что думаю… я уже начальству говорил. — Сержант почувствовал загустевшее в воздухе раздражение и попытался взять инициативу: — Этот мужик, сосед — он ведь кого-то напоить хотел!

— Да?

— Точно! Пошел в кухню, воды набрать, они за ним — и завалили.

— Шерлок ты наш Холмс… второго года службы.

— Подожди, Боря, не рычи на юношу! — Скорее всего, в Виноградове умер великий педагог. Он питал неистребимую симпатию ко всем, кто тянется к свету знаний, кто еще способен напрягать мозги. — Подожди… А что, если наоборот?

— Как это?

— Ну, допустим, некто приглашает беднягу на кухню, для доверительной беседы. Чтобы без посторонних ушей. Выслушивает, узнает, что надо, — и ликвидирует. А насчет попить — просто попросил, для отвлечения внимания.

— Это чьих таких посторонних ушей? — хмыкнул Борис.

— Ну, к примеру — Лелика.

— Не знаю… А почему не могло быть так, что пришли к моему отставнику, что-то не поделили, убили его. А на шум Лелик высунулся — и его заодно!

— Не катит! — яростно бросился рвать реванш милиционер: — Не годится… Мужика сразу убили, а этого вашего приятеля еще связали сначала. Врезали пару раз, прежде чем застрелить…

— Соображаешь, — вздохнул Дагутин.

— В принципе они могли Лелика и с собой притащить…

— Сюда? Зачем это?

— Не знаю… Слушай, Боря, если кто к тебе или к матери твой приходил, — он впускал?

— Еще чего! Все разговоры — только через дверь. Из военкомата, помню, повестку…

— А ментов? — нерешительно вставил сержант.

— Слушай, ты! Если ты такой умный…

— Американец сказал бы: если ты такой умный, где твой миллион долларов? — На пороге стоял почему-то довольный майор Филимонов, начальник «уголовки» отдела, работавшего по налету на Кристинкину квартиру. Этот самый Александр Олегович примчался посреди ночи, по первому же звонку, но Виноградов не общался с ним с того момента, как отправили в морг покойников.

— Вот именно! — воспрял Дагутин. — Ну, скоро?

— Собственно, все. Заканчиваем. А что касается вашей дискуссии. Мой опер, когда первый раз сюда заезжал, пообщался с этим мужичком. Попросил, если что узнает, — сразу звякнуть.

— Это если я появлюсь?

— Ну не только вы, Дагутин. И насчет Виноградова, и насчет Завидовского… Установка была — впустить, задержать в квартире, связаться с нами.

— Он что — согласился? Вот сволочь!

Филимонов укоризненно покачал головой:

— Согласился.

— А мог бы жить еще да жить, — не удержался Владимир Александрович.

— Вероятно!

— Значит, скорее всего, первым пришел Лелик… Тогда понятно, почему он его впустил! А уже потом — что… менты?

— Или те, кто так представился…

— Нет, скорее всего — они изображали милицейскую засаду. Появились после отъезда вашего сыщика, запудрили мозги соседу, тем более почва уже оказалась подготовлена, и он рад был Борису подгадить… Взяли Завидовского, когда появился, убили, а потом и «помощнику» рот заткнули!

— Сомневаюсь. — Филимонов оторвался наконец от косяка, обошел покрытый плюшевой скатертью овальный стол и уселся в кресло. В то самое кресло, где убили Лелика.

В этом не было и намека на цинизм — просто голая производственная необходимость: мест свободных не наблюдалось, а предстояло заполнить бланк.