Дух, который производит это превращение, который обращает старый мир в развалины, есть дух капиталистический, как мы его называем по хозяйственной системе, в которой он обитает. Это дух наших дней. Тот самый, который одушевляет каждого американского «человека доллара» и каждого летчика, тот дух, который господствует над всем нашим существом и управляет судьбами мира. Задача настоящей работы: проследить капиталистический дух в течение всего хода его развития, от его самых первоначальный зачатков до настоящего времени, а также проследить его развитие в будущем. Мы сделаем попытку разрешить эту задачу в двойном смысле — тем, что мы прежде всего исследуем возникновение капиталистического духа в истории человечества. Этому посвящена первая часть нашего труда. При этом мы обнаружим отдельные составные элементы, из которых сросся воедино капиталистический дух, мы проследим в их постепенном развитии два, сначала каждый в отдельности: предпринимательский дух и мещанский дух, которые, только объединившись, образуют капиталистический дух. Оба эти составных элемента сами по себе сложной природы: предпринимательский дух это синтез жажды денег, страсти к приключениям, изобретательности и многого другого; мещанский дух состоит из склонности к счету и осмотрительности, из благоразумия и хозяйственности.

(В пестрой ткани капиталистического духа мещанский дух составляет хлопчатобумажный уток, а предпринимательский дух есть шелковая основа.)

Вторая книга этого труда должна затем в систематической форме выяснить принципы и условия, которым капиталистический дух обязан своим возникновением и своим развитием. В то время как первая книга показывает, как все происходило, вторая книга должна будет выяснить, почему все должно было происходить так, а не иначе.

Я намеренно не ставлю в начале моего исследования точного определения и анализа понятия того, что мы должны понимать под «капиталистическим духом» или его носителем — «буржуа»; это дало бы повод к томительным повторениям. Напротив, я исхожу из очень неясного представления, каким каждый обладает об этих вещах, прослеживаю затем генезис отдельных составных частей этого «капиталистического духа» и соединяю найденные путем исторического анализа элементы в единую картину — в отделе четвертом, — где таким образом только и дается полное определение понятия. Я надеюсь, что этот несколько рискованный метод выкажет себя плодотворным и надежным.

Если не вся европейская история, то, несомненно, история капиталистического духа ведет свое начало от борьбы богов и людей за обладание золотом, приносящим несчастье.

Волюса рассказала нам, как из смешения первобытного водного царства Ванов и светлого царства Асов явилась в мир всякая распря и всякий грех и как это случилось от того, что золото, достояние водного мира, попало в обладание Асов через посредство карликов-ремесленников из недр земли, известных в качестве воров золота и золотых дел мастеров. Золото, символ земли, производящей на свет свои золотые злаки и плоды, из-за которого разгорается всякая зависть и всякая распря, которое становится орудием всякого греха и всякого искупления, — золото символизирует теперь вообще чувственное могущество и великолепие (13), для всех желанное, цель всеобщих стремлений. В этом глубочайшем смысле Эдда ставит стремление к золоту в центр мировой истории:

увещевает Фафнир. Но Зигфрид отвечает:

Сага лишь отражает действительность. Все указывает на то, что уже рано у молодых европейских народов, хотя, быть может, вначале лишь в верхних общественных слоях, проснулась ненасытная страсть к золоту и жажда обладания им. Зачатки этой жажды золота теряются во тьме доисторических времен. Но мы вправе предполагать, что она развивалась теми же этапами, как и у других народов.

На заре культуры мы встречаемся лишь с радостью, доставляемой чистой красотой, блестящим великолепием благородных металлов, употребляемых как драгоценности, украшения.

Потом появляется удовольствие от многочисленных украшений, Затем к нему присоединяется радость обладания многими украшениями.

Эта последняя легко обращается в радость от обладания многочисленными драгоценными предметами.

Наконец, достигается первый кульминационный пункт в истории жажды золота — радость от обладания золотом, безразлично в какой форме, хотя красивая форма употребления все же пользуется наибольшей любовью.

Это эпоха образования сокровищ, который достигли германские народы в то время, относительно которого мы впервые получаем историческое свидетельство об их отношении к золоту (и серебру). Стремление к «сокровищам» — такое важное явление в истории европейских народов, что мы должны привести о нем несколько более точные сведения. Я привожу здесь поэтому несколько мест из живого изображения этих процессов и условий жизни раннего средневековья, которое дает Густав Фрейтаг (14).

«Германцы были народом, не знавшим денег, в ту эпоху, когда они наступали на римскую границу: ходячая серебряная монета римлян, с третьего столетия испорченная, в течение долгого времени была только посеребренной медью с очень неустойчивой ценностью в обращении. К золоту поэтому обратилось вначале стремление германцев. Но они предпочтительно любили не чеканный в монете металл, а золото в виде воинских украшений и почетных сосудов за трапезой. Как всякий юный народ, они любили выставлять напоказ свое добро, и, кроме того, это соответствовало расовому духу германцев, вкладывающих и в практическую выгоду глубокий смысл. Драгоценные украшения составляли честь и гордость воина. Для государя же, содержавшего воина, обладание такими драгоценностями имело более важное значение. Долгом вождя было доброжелательное отношение к воинам, и лучшим доказательством такой доброжелательности являлась щедрая раздача драгоценных украшений. Кто обладал этой возможностью, тот был уверен, что его будут прославлять певцы и товарищи по пиршествам и что он найдет столько соратников, сколько ему будет нужно. Обладать большой сокровищницей значило поэтому обладать могуществом; заполнять постоянно возникавшие опустошения новой добычей было задачей мудрого князя. Он должен был хорошо хранить свою сокровищницу, потому что его враги гнались прежде всего за ней; сокровищница снова возвышала своего обладателя после всякого поражения, она всегда вербовала ему послушных вассалов, дававших ему клятву верности. Во времена переселений учреждение родовой сокровищницы сделалось, по-видимому, обычным у княжеских родов всех народов. Одним из самых поздних, в 568 г., завел себе сокровищницу Лейвигильд с королевским одеянием и троном; до него короли вестготов сидели среди своего народа, как другие мужи, не отличаясь ни одеждой, ни образом жизни. С тех пор повсюду королевское могущество покоится на землях королевства, сокровищнице и верности народа.