Как медленно пробился чисто капиталистический принцип, что меновая ценность товаров одна имеет решающее значение для предпринимателя, что, следовательно, капиталисту безразлично качество потребительных благ, это мы можем, например, усмотреть из борьбы мнений, которая по этому поводу происходила в Англии еще в течение XVIII столетия. Несомненно, Джоз. Чайльд находился в противоречии с огромным большинством своих современников и, пожалуй, также и своих товарищей по профессии, как и во многих других отношениях, когда он защищал ту точку зрения, что следует предоставить усмотрению предпринимателя, какого сорта товары и какого качества он пожелает вывезти на рынок. Каким странным представляется нам это ныне, когда Чайльд еще борется за право фабриканта на производство дрянного товара! «Если мы, — восклицает он (223), — хотим завоевать мировой рынок, мы должны подражать голландцам, которые производят самый дурной товар так же, как и самый лучший, чтобы быть в состоянии удовлетворять всем рынкам и всем вкусам».

Наконец, мне представляется показательным для духа, наполнявшего буржуа старого стиля:

4) его отношение к технике. И здесь, как и везде, возвращается та же мысль: прогресс в технике желателен только тогда, когда он не разрушает человеческого счастья. Та пара пфеннигов, на которую он, быть может, удешевляет продукт, не стоит тех слез, которые он причиняет семьям сделавшихся благодаря ему безработными рабочих. Значит, и здесь в центре интереса стоит человек, который на этот раз является даже «только» наемным рабочим. Но и о нем думали прежде, хотя, быть может, и по эгоистическим основаниям.

Мы обладаем массой свидетельств, из которых явствует с полной очевидностью, что сильное отвращение возбуждало как раз введение «сберегающих труд» машин. Я приведу пару особенно поучительных случаев, в которых проявляется это отвращение.

Во второй год правления Елизаветы (английской) один венецианский «изобретатель» (одно из тех типических явлений, с которыми мы уже познакомились) представляет старшинам цеха суконщиков (в котором, однако, в то время уже сидели главным образом капиталистические «закладчики») сберегающую труд машину для валяния широких сукон. По зрелом обсуждении старшины приходят к отрицательному ответу: машина лишила бы многочисленных рабочих куска хлеба (224).

До 1684 г. во Франции был воспрещен чулочный ткацкий станок (также и в уже капиталистически организованных промышленных заведениях) преимущественно из опасения, что он может уменьшить бедным людям их заработок (225).

Даже такой профессиональный прожектор и «изобретатель», как Йог. Иоах. Бехер, полагает (226): «Хотя я не посоветую изобретать instrurnenta, чтобы обходиться без людей или сокращать им их пропитание, но все же я не отсоветую употреблять instrumenta, которые выгодны или полезны, и притом в таких местностях, где много работы и где нелегко получить ремесленников».

Кольбер видит в изобретателе сберегающих работу машин «врага труда»; Фридрих II заявляет: «Затем вовсе не является моим намерением, чтобы прядильная машина получила всеобщее употребление… Тогда очень большое количество людей, до сих пор кормившихся от прядения, лишились бы куска хлеба; это совершенно не может быть допущено» (22ба).

Что человек такого возвышенного образа мыслей и такого тонкого вкуса, как Монтескье, был предубежден против всякого технического прогресса — он не считал безоговорочным благом употребление машин и даже водяных мельниц! (227), — не изумит нас.

Но даже такой истый business-man, как Постпетсуэйт, высказывается еще весьма сдержанно относительно новых изобретений (228). Сберегающие труд машины в государствах без внешней торговли, во всяком случае, гибельны; даже торговые государства должны были бы допускать только определенные машины и запретить все те, которые изготовляют блага для потребления внутри страны: «то, что мы выигрываем в быстроте выполнения, мы теряем в силе» (what we gain in expedition, we lose in strength).

To, как мы видим, древняя идея пропитания, то традиционализм, то этические соображения, но всегда это что-нибудь стесняющее свободный расцвет инстинкта наживы, предпринимательского духа и экономического рационализма.

Это должно было теперь измениться приблизительно с началом XIX столетия; медленно и постепенно сначала, потом быстро и внезапно. Эти изменения капиталистического духа в наше время мы проследим в следующей главе.

Что изменилось в хозяйственном образе мыслей в течение последнего столетия? Что характеризует капиталистический дух наших дней, который является высококапиталистическим, и отличает его от того, который мы нашли обитающим в буржуа старого стиля?

Раньше чем я попытаюсь дать ответ на этот вопрос, мы должны отдать себе отчет в том, что еще и ныне существует отнюдь не один только тип предпринимателя, что, напротив, ныне еще, как и в период раннего капитализма, в различных капиталистических предпринимателях господствует весьма различный дух, что мы, следовательно, должны сначала научиться различать крупные группы предпринимателей, из которых каждая представляет собою особенный тип. В качестве таковых мы прежде всего натыкаемся на старых знакомых, с которыми мы уже встречались в прежние времена капитализма: тут еще и ныне разбойник, землевладелец, бюрократ, спекулянт, купец, мануфактурист, как нас легко. может убедить непосредственная очевидность.

Если мы будем рассматривать деятельность какого-нибудь Сесиля Род-са, то разве не вспоминаются нам невольно генуэзские купцы в своих башнях, или, быть может, еще более — сэр Уольтер Рэли, Фрэнсис Дрейк? Сесиль Роде — это ярко выраженная разбойничья натура: открыватель, покоритель весьма крупного размаха, который, правда, наряду с саблей, которая рубит, и с ружьем, которое стреляет, пускает в бой за свои предприятия еще и оружие современной биржевой спекуляции, — полуполитик, полукапиталистический предприниматель, больше ведущий переговоры дипломат, чем торговец, не признающий никакого другого могущества, кроме грубой силы. Странно видеть в нем воплощение какого-либо пуританского духа. Если уж стремиться сравнивать его с прежними поколениями, то мы должны причислить его к людям Ренессанса.

Как непохож на мир Сесиля Родса тот мир, в котором живет такой человек, как хотя бы барон фон Штумм или какой-нибудь силезский горный магнат. Тут мы еще дышим воздухом старого землевладения. Отношения зависимости, иерархическое строение персонала, несколько тяжеловесное деловое поведение — вот некоторые из черт в картине таких предприятий, руководители которых напоминают нам старых землевладельчески- капиталистических предпринимателей.

А разве не встречаем мы многочисленных предпринимателей, которые кажутся нам скорее бюрократами, чем купцами или торговцами? Корректные в своей деятельности, педантичные в распорядке их работы, точно размеренные в своих решениях, с большими способностями к организации, без сильной склонности лезть напролом, превосходные чиновники для управления, которые сегодня являются бургомистрами огромного города, а завтра стоят во главе крупного банка, сегодня еще управляют отдельным ведомством в министерстве, а завтра берут на себя руководство синдикатом. Мы не говорим уже о директорах государственных и городских заводов и полуобщественных предприятий, которые в наше время приобретают ведь все большее значение.

И как опять-таки в основе отличен от всех названных типов спекулянт наших дней, который едва ли в одном существенном пункте отличается от прожектера XVIII столетия. Так, недавно об одном французском спекулянте газеты облетело следующее сообщение: «Миллионеру-мошеннику Рошетту едва тридцать лет от роду. Он был вначале мальчиком в одном вокзальном ресторане, потом официантом в одной кофейне в Мелёне. Он попал затем в Париж, научился бухгалтерии и поступил к финансовому мошеннику Берже. Когда Берже обанкротился, Рошетт принял на себя его дела с 5 000 франков — приданым машинистки, на которой он женился. Затем он занялся учредительством и учредил менее чем в четыре года тридцать акционерных обществ. Сначала „Le Credit Minier“ с 500 000 франков, затем угольные копи Laviana с 2 млн, угольные копи Liat с таким же капиталом, La Banque Franco-Espagnole с 20 млн, Le Syndicat Minier с 10 млн, L'Union Franco-Beige с 2,5 млн, финансовую ежедневную газету Le Financier с 2 млн, ряд обществ медных и цинковых рудников, исландские и марокканские рыболовные общества и общество газовых горелок накаливания с 4,5 и Hella — Огненные Кусты с 15 млн франков. В общем он выступил круглым счетом на 60 млн акций, которые он, в конце концов, нагнал на 200 млн по курсовой цене и которые теперь, пожалуй, стоят 20 млн. У него было 57 отделений во французской провинции. В различных банках и учреждениях Рошетта работает не менее 40 000 лиц, и почти так же велико и число жертв, потери которых в общем, вероятно, превышают 150 млн. То, что Рошетт мог так долго и так интенсивно заниматься своим бесчестным ремеслом, объясняют его уменьем окружать себя почтенными личностями. Об умении Рошетта пускать своим жертвам пыль в глаза говорит основание большой фабрики для эксплуатации патента на новое освещение путем накаливания. Акции этого самого предприятия буквально рвали из рук в Париже, и все восхищались большой фабрикой, которая должна была давать хлеб нескольким тысячам рабочих и труба которой днем и ночью беспрерывно выпускала густые облака дыма, — к величайшему удовлетворению акционеров. В действительности же в фабрике не двигалась ни одна рука, за исключением кочегаров, которые разводили пар!»