«Во Флоренции число греков или уроженцев Передней Азии было велико; из 115 надгробных памятников языческого времени 21 надпись носит 26 греческих имен, и среди 48 эпитафий, которые хранят для нас память о флорентийских христианах первого века, находятся девять на греческом языке; на другом памятнике, от которого сохранился лишь небольшой обломок, содержится греческая буква в единственном (латинском) слове, которое на нем есть; еще на одном погребенный обозначен по своей национальности как малоазиец… Явится, пожалуй, вполне правильным… отнести все эти записи… к переднеазийским торговцам и их родным…» Еще другие указания имеются на «то значительное положение, которое греческий элемент занимал в флорентийской христианской общине…». «Еще во II столетии пресвитер (вопрошал при крещении), на каком языке подвергающийся крещению будет исповедовать Христа, после чего один аколит74, держа в руках мальчика, возглашал символ по-латыни, а другой, держа девочку, по-гречески» {256).
Если справедлива гипотеза (257), что берега Шотландии заселены выходцами из Фрисландии, то это было бы превосходным подтверждением факта, что своеобразное предрасположение шотландцев есть первичное предрасположение. Ибо о фризах нам известно то, что они в самую раннюю эпоху считались «умными, ловкими торговыми людьми» (258). Нам следовало бы, значит, отыскивать в Англии влияние римско-саксо-норманнского, а в Нижней Шотландии — фризского национального элемента, и мы могли бы без всякой натяжки объяснить различие предрасположения этих обеих частей Великобритании, исходя из различных задатков, заложенных в крови.
Но фризы наложили печать своего характера еще на другой народ, о котором мы также знаем, что он сворачивает на путь торгашества и мещанско-счетного образа жизни: на голландцев, так что мы, пожалуй, с некоторым правом можем рассматривать фризов как специфический народ торговцев среди германских племен, рядом с которым потом становится на равном праве племя алеманнов, из которого произошел торгашеский народ швейцарцев.
В длинном ряде доказательств я полагаю, что установил несомненно тот факт, что особое предрасположение евреев, встречающееся нам в тот момент, когда они начинают оказывать решающее влияние на развитие капиталистического духа, т. е. примерно с XVII столетия, есть первичное предрасположение, по крайней мере в том смысле, в каком нас этот факт здесь исключительно интересует; что это предрасположение было таким же самым, когда евреи вступили в западноевропейскую историю. Я отсылаю читателя к изложению этого вопроса в моей неоднократно упоминаемой мною книге «Евреи и хозяйственная жизнь» и заимствую оттуда вывод: евреи также народ торговцев по крови.
Таким образом, мы можем установить следующее, имеющее важное значение положение: капиталистический дух в Европе был развит рядом обладавших различным первичным предрасположением народов, из которых три выделяются как специфические народы торговцев среди остальных героических народов: это этруски, фризы и евреи.
Но первичное предрасположение есть, конечно, только исходная точка, от которой берет свое начало биологический процесс развития. Известно, что с каждым поколением задатки народа изменяются, так как в каждом поколении постоянно снова совершают свою преобразовательную работу две силы: отбор и смешение крови.
То, что можно выяснить возможно определенного об их воздействии в отношении нашей проблемы, сводится приблизительно к следующему.
У торговых народов процесс отбора наиболее жизнеспособных вариантов, т. е. обладающих большими способностями к торговле, совершается наиболее быстро и основательно.
Евреи едва ли и должны были производить какой-либо отбор: они представляют собою с самого начала уже почти сплошь специально воспитанный народ торговцев.
Флорентийцы были сильно смешаны с германской кровью, которая текла главным образом. в жилах дворянства; пока оно задавало тон. Флоренция представляла собою картину вполне воинственного города. Мы наблюдаем потом с интересом, как во Флоренции раньше и полнее, чем где бы то ни было, вытравляются из национального тела враждебные господствующему типу элементы. Большая часть дворянства исчезла без внешних принудительных мер: мы знаем, что уже Данте оплакивает гибель многочисленных дворянских родов. А остальные были устранены принудительно. Уже в 1292 г. popolani, т. е. люди с кровью торговцев, добились того, чтобы никакой grande не мог попасть в члены городского управления. Это оказало на дворян двоякое действие: приспособляющиеся элементы отказываются от своего обособленного положения и заносят свои имена в списки dei arti75. Другие — как мы должны предположить, те варианты, в которых было слишком сильное сеньориальное самосознание, кровь которых противилась всякому торгашеству, — эмигрировали. Дальнейшая история Флоренции, все усиливающаяся демократическая окраска общественной жизни показывают нам, что уже с XIV столетия мещане были в своем собственном обществе.
Не менее основательно расправились в Нижней Шотландии с (кельтским) дворянством. С XV столетия оно быстро приходит в упадок благодаря «своей вечной нужде в деньгах и своему неумению их тратить» (259). Та часть, которой не было предназначено совершенно исчезнуть с земной поверхности, уже раньше удалилась в горы Верхней Земли. И с тех пор фризское торгашество имело подавляющее преобладание в сфере нижнешотландского народа.
Медленнее, но столь же неудержимо совершается отбор капиталистических разновидностей у остальных народов. Можно предположить, что он происходит в два приема. Сначала вытравляются некапиталистические разновидности, затем из капиталистических разновидностей отбираются варианты торговцев. Этот процесс отбора совершался по мере того, как из низших слоев народа наиболее способные достигали положения капиталистических предпринимателей. Ибо эти люди, происходившие из ремесленной среды или из еще более глубоких низов, могли, как мы видели, перегнать других, в сущности, только благодаря своей умелости в торговле, своей экономности и прилежному ведению учета в хозяйстве.
В том же направлении, что и отбор, действовало скрещивание крови, которое начинается уже в средние века и с XVI столетия в таких странах, как Франция и Англия, приобретает все большее значение. Мы должны предположить существование такого закона, по которому при скрещивании сеньориальной и буржуазной крови последняя оказывается более сильной. Такое явление, как личность Леона-Баттиста Альберти, иначе не поддавалось бы объяснению. Род Альберти был одним из знатнейших и благороднейших германских родов Тосканы; в течение столетий он заполнял свое существование воинственными предприятиями. Нам известны различные ветви этого рода (259а), из которых Контальберти являются самыми знаменитыми. Но и та ветвь, от которой произошел Леон-Баттиста, была в свое время гордой и могущественной: эти Альберти происходили из Кастелло в Вальдарно, они владели когда-то, кроме своего родового замка, замками Талла, Монтеджиови, Баджена и Пенна и родственны по крови благородным германским родам. Побежденные в партийной междоусобице, они переезжают (в XIII столетии) в город, где первый Альберти записывается еще в цех guidici (судей). А потом они становятся крупнейшими торговцами шерстью. И отпрыск такого рода пишет книгу, которая по своему глубоко и мелочно мещанскому образу мыслей с трудом находит себе равных, в которой уже в XIV и XV столетиях обитает дух Бенджамина Франклина. Какие потоки торгашеской крови должны были влиться в благородную кровь этой двортаской семьи, чтобы сделать возможным такое превращение! У самого Леона-Баттисты мы можем «по источникам» выяснить это «замутнение» благородной крови: он был внебрачным ребенком и был рожден в Венеции. Следовательно, матерью его была, верно, женщина вполне «мещанского» класса, в жилах которой текла кровь торгашей из бог знает какого рода.
