Всю дорогу мысль о Ланском тревожила императрицу. Только по возвращении в Петербург, когда к ней сразу пришли с докладами и она погрузилась в государственные дела, забота как-то отлегла от сердца.
— Ну-с, граф, — уже совсем спокойно сказала она Панину, — так значит, Корсаков доносит, что Кауниц своей Анюточки к нам не отпускает? Жаль, жаль! Ну, а от Зорича какие донесения поступили?
Государыня с головой ушла в беседу с Паниным и совершенно забыла про свои опасения.
VIII
Неожиданное назначение на должность коменданта Ораниенбаумской крепости так поразило Ланского, что он долгое время не мог прийти в себя. Ведь всего каких-нибудь полсуток тому назад императрица говорила ему о своей любви, о том, какую отраду черпает она из его близости, какой большой поддержкой в огорчениях и заботах является для нее возможность в любой момент склонить к нему на грудь усталую, измученную голову, и вдруг она без всякой видимой необходимости забросила его в глушь.
Как ни был еще неопытен Ланской, но он был хорошо осведомлен в истории своих предшественников. После того, как императрица открыто высказала ему свою милость, Потемкин посвятил целый вечер на чтение ему весьма интересной лекции, из которой молодой фаворит мог извлечь важные и ценные познания относительно своей новой должности. Правда, циничные, неприкрытогрязные откровения светлейшего глубоко оттолкнули от него наивного и чистого Ланского — ведь для него императрица была божеством, высшим существом, а в изображении князя перед ним рисовалась чувственная старуха, угодить которой можно только зная ее «пунктики» и причуды… Слова Потемкина показались грубым святотатством, но фактическая сторона невольно запомнилась, запечатлелась. И Ланской знал, что нередко бывали случаи, когда императрица осыпала фаворита ласками и знаками внимания, а выходя от нее, обласканный фаворит натыкался на другого флигель-адъютанта, передававшего ему приказание немедленно выехать из Петербурга.
Ни один из отставленных фаворитов никогда не мог знать, когда пробьет и не пробил ли уже его час. И он, Ланской, был гарантирован от этого не более других. Так уж не решила ли императрица навсегда оттолкнуть его от себя?
Ланской любил ее выдуманной любовью, но сам этого не осознавал: ему казалось, что он любит ее как прекрасную женщину. Ведь и в самом деле до сих пор он не воспользовался ровно ничем из выгод своего положения. Каждый раз, когда императрица предлагала ему высокие назначения, чины, денежные награды, он неизменно отвечал, что ничем не заслужил всего этого и просит единственной милости: возможности быть всегда около своей «зореньки ясной». И теперь, когда эту возможность отнимали у него, Ланской не на шутку встревожился и закручинился.
Всю ночь он проворочался без сна, а наутро отправил государыне письмо, в котором на изящном французском языке просил в виде последней милости сообщить ему, чем он разгневал, чем навлек на себя немилость своей «зореньки».
Прошло два дня, и Ланской получил ответ. Императрица, тоже по-французски, написала ему:
«Ты ошибаешься, возлюбленный мой Александр, если предполагаешь, будто впал у меня в немилость. Не мучай грустными мыслями своей хорошенькой, любимой головки и знай, что твое назначение явилось с моей стороны актом величайшего доверия. Поверь, я люблю тебя все так же глубоко и искренне и докажу тебе это тем, что каждый раз, когда позволят дела, буду приезжать к моему Адонису, чтобы отдохнуть с ним от забот и огорчений.
Расставаясь с тобой, я была так взволнована, что не могла пояснить тебе прямую цель твоего пребывания в Ораниенбауме и того, что тебе надлежит делать там. Разъясню это в данном письме.
Потемкин лишний раз доказал мне, насколько он велик в государственных делах и насколько мелок и низок в деле личной мести. С одной стороны — волшебное возрождение к жизни южного края, с другой — подлая клевета, преследование невинных, интриги, подлоги, хищения. Вот уж действительно I enfant gate de Dieu[20]! И все-то ему удается, и великое, и низкое!
Я рассказывала тебе по дороге в Ораниенбаум интересную биографию узницы, к которой мы ехали, и важность тяготевших на ней обвинений. Вся та тайна, которой было окружено ее заключение, казалась необходимой во избежание большого европейского скандала. И без того нас вечно корят в произволе; неужели было нужно объявлять во всеуслышание, что наследник престола строит заговоры против своей матери? Да и неполитично было бы это: сначала надо собрать в руки все нити.
Ты помнишь далее, как были поражены и возмущены мы оба, когда увидели ужасные условия, в которых помещалась узница. Уже это одно говорило, что она является жертвой низкой мести. Но что сказать о моих чувствах, когда из ее горячих признаний, ее глубокой искренности я поняла, что в преступлениях, вменяемых ей, она не виновата. Разумеется, такое мое убеждение является делом инстинкта; разум требует проверки. Но я редко ошибаюсь. А потому в самом скором времени я попытаюсь сделать проверку. Как только великий князь уедет на охоту, в его помещении будет произведен осторожный тайный обыск. Мне важно найти хоть одно письмо этой Девятовой к нему; ведь характер, дух, настроение пары строчек может прямо сказать, какого рода влияние стремилась она оказывать на него.
Но тут я подхожу вплотную к тому, что я хотела разъяснить тебе.
Ты помнишь, я требовала от Девятовой, чтобы она уехала за границу? Она отказалась, и я сказала ей, что упрямство будет стоить ей вечного заключения. Но на самом деле это не так; разве могу я держать ее без вины в тюрьме только за то, что она горда и полна человеческого достоинства? С другой стороны, мыслимое ли дело выпустить ее и дать опять жить в прежних условиях? Ты сам понимаешь, какую запутанность внесло бы это.
То, что не удалось сделать мне угрозами, может удаться мне при помощи ласки и мягкости. Сейчас же измени условия жизни Девятовой, но делай все от себя, как будто я ничего не знаю. Конечно, ее пребывание в крепости по-прежнему должно быть окружено строжайшей тайной для всех, и низший персонал отнюдь не должен видеть ее в лицо. Отведи ей комнату в отдаленном углу комендантского дома; он достаточно велик для этого. Комната должна быть светлая, чистая и обставлена всеми удобствами. Пусть она получит все, к чему привыкла, пусть не чувствует нужды ни в платье, ни в белье, ни в пищевом довольствии. Если ей захочется иметь музыкальный инструмент — доставь ей таковой. Вообще все осуществимые желания должны быть исполнены. Кроме того, развлекай ее, как только это возможно, навещай почаще, больше разговаривай, будь поласковее. Сумей поколебать ее веру в стойкость чувства великого князя — ведь тебе, должно быть, уже известны его последние похождения! Постарайся внушить ей, что для нее самое лучшее — на первое время уехать за границу. Если тебе удастся побудить ее к этому решению, моя благодарность будет безграничной.
Разумеется, так или иначе, если она действительно невиновна, то в тюрьме я ее не оставлю. У меня уже мелькает мысль, как выйти из создавшегося положения. Но лучше и проще всего — уехать ей. Так вот, милый мой Александр, — сущность услуги, которой ждет от тебя твоя государыня. А Екатерина — та шлет тебе тысячу поцелуев и уверения в своей неизменной любви.
Твоя Зоренька».
Странное дело — получив это письмо, Ланской почувствовал какое-то мимолетное недовольство, словно ему приятнее было бы узнать, что государыня разлюбила его. Конечно, он сейчас же отогнал от себя эту мысль, но, против воли, она все росла и росла…
IX
Страшное заклятье лежало на всей жизни Бодены! Любимая дочь в семье, она должна была провести детство без семьи, в цыганском таборе. Целомудренная, чистая по природе, она полуребенком попала к развратным старикам, которые грубо оборвали цвет ее юности, смяли, растоптали, запачкали благоуханный венок ее чистоты. Рожденная для того, чтобы быть по уму, по характеру, по всему своему духовному облику венценосной подругой царей, она была игрушкой, вещью, наложницей похотливого Потемкина. Желая скрасить существование великого князя, она навлекла на его голову большие неприятности.
