— Ваше величество, вам должно быть известно, что Мария Девятова не «поехала», а исчезла…

— Почему это должно быть мне известно? Наоборот, я только теперь узнаю это от тебя, сын мой! Ведь я не имею таких оснований, как ты, следить за ее судьбой!

— Ваше величество, мне кажется, что меня в данном случае можно оставить совершенно в стороне. Дело идет о том, что одна из ваших подданных исчезла таинственным образом и что обстоятельства дела заставляют подозревать преступление. Я могу быть нелюбимым сыном, но неужели от этого должно страдать правосудие?

— Друг мой, я повторяю, что ты, должно быть, нездоров. Для расследования преступлений и наказания преступников в государстве существует полиция и суд. Или, может быть, ты уже обращался куда следует и тебе не захотели дать законное удовлетворение? Вот в таком случае ты прав, что обращаешься ко мне: назови мне имена этих преступно небрежных чиновников, и я накажу их!

— К чему эта вечная комедия? Что может сделать какой-нибудь полицмейстер, раз в дело замешан либо светлейший князь Потемкин, либо другой высокопоставленный негодяй!

— Я требую, — крикнула государыня, с бешенством ударив кулаком по столу, — я требую, чтобы ты с подобающим уважением говорил о человеке, которого я удостоила высшим доверием!

— Ты не можешь требовать, мать, чтобы я был так же слеп, как и ты. Если ты принимаешь злого духа за своего ангела-хранителя…

— Приказываю тебе замолчать и не вмешиваться не в свое дело. Что тебе нужно от меня?

— Так как таинственным образом исчезла сестра покровительствуемого мною поэта Державина, так как я знаю, что ее преследовал своей местью князь Потемкин, так как я уверен, что это злое дело не обошлось без его участия, то я прошу расследования…

— Так как, так как, так как!.. Где исчезла эта особа?

— В Москве.

— Кто является ближайшей заинтересованной стороной?

— Ее двоюродный брат, поэт Державин.

— Ну, так вот ему и надлежит принимать те или иные шаги. Предпринимал он их или нет?

— Но ведь Державин был здесь, в Петербурге, и обращался…

— Перед тем как побывать в Петербурге, Державин обращался к московской полиции, которой было произведено тщательное расследование. Никаких следов насилия не было обнаружено.

— Как? Так вам, ваше величество, это известно? А ведь только что вы сами изволили сказать, что ничего не знаете об исчезновении Девятовой.

Императрица густо покраснела.

— Да мне и сейчас ничего не известно об этом, так как обстоятельства дела не указывают на насильственное похищение, а заставляют предполагать добровольное бегство к новым авантюрам. Словом, пользуясь уже готовым логическим построением, которое вы, ваше высочество, только что дали в своей просьбе о расследовании, я отвечу вам: так как ничто не доказывает факта преступления, так как во время исчезновения этой особы Потемкин был в Крыму, так как вы, ваше высочество, упорно не желаете достаточно прилично и вежливо разговаривать со своей матерью и государыней, то предлагаю вам вернуться в Павловск, чтобы там на досуге заняться своим воспитанием! До свидания!

— Хорошо, я ухожу, здесь мне действительно делать нечего. Но мне интересно было бы еще раз слышать из ваших уст: вы и в самом деле не знаете, где находится Мария Девятова?

— Кто дает тебе право обращаться ко мне с таким вопросом? Кстати, скажи и ты мне: чем прикажешь объяснить то горячее участие, которое ты проявляешь к этой авантюристке?

— Тем, что я глубоко, искренне, всецело привязан к ней!

— И ты осмеливаешься откровенно признаться в этом? Ты, женатый человек? Ты, наследник престола, который должен подавать пример всем остальным?

— Меня никто не смеет упрекать ни в чем: ты насильно заставила меня жениться. Я очень уважаю свою жену, но любить ее не могу.

— Ну, конечно, еще бы! Она слишком хороша и невинна для этого! Вот если бы она была развратной цыганкой, то больше нравилась бы такому ничтожеству, как ты!

Павел Петрович скрестил руки на груди и кинул на мать такой преисполненный холодной ярости взгляд, что даже она, при всей своей твердости и самообладании, почувствовала себя смущенной и скованной.

— Мать, мать! — тихо сказал он, и каждый звук его голоса дрожал угрозой и ненавистью. — Самый жалкий, забитый, замученный пес начинает кусаться, если его уж очень несправедливо бьют и шпыняют при каждом случае! Еще раз спрашиваю, где Мария Девятова?

— Я сказала, что не знаю!

— Ты лжешь!

— Как ты смеешь…

— Ты лжешь! — еще громче крикнул матери великий князь, подходя к ней ближе и осыпая ее молниями своего взгляда, под которыми она снова почувствовала себя сломленной и странно безвольной. — Ты лжешь! Огненными письменами написано на твоем лице, что ты знаешь, где она! Негодяй Потемкин, чтобы отомстить одним ударом и Марии Девятовой, и мне, уговорил тебя сгноить ее где-нибудь в тюрьме, а ты… ты, прославленная за мудрость и справедливость, участвуешь в низкой интриге, направленной против твоего сына!

— Ты не смеешь требовать от меня отчета… Даже если все это верно, то я вправе удалить развратную девку, которая втирается между моим сыном и его женой… Какая наглая распущенность! Иметь такую жену и изменять ей черт знает с кем! Я не потерплю больше такого разврата.

Великий князь рассмеялся ироническим, скрипучим смехом и язвительно сказал:

— Какая величественная картина! Моя мать проповедует высшую мораль! Моя мать, которая меняет флигель-адъютантов, словно перчатки…

— Вон отсюда! — задыхаясь крикнула государыня.

Но снова взгляд сына заставил ее сжаться.

— Я ухожу, — сказал он, — ухожу, еще раз убедившись, что всякий смазливый парень тебе дороже, чем сын. Да простит тебе Господь этот великий грех! Мать, мать, ведь ты забыла, что я — твой сын!

— Ты не сын мне, раз осмеливаешься так говорить со мной! — крикнула государыня.

Павел Петрович, бывший в этот момент уже около самой двери, остановился, обернулся к матери и, снова окинув ее язвительным, полным ненависти взглядом, презрительно бросил:

— Вот как! До сих пор я предполагал, будто я не сын своего бедного, убиенного отца! Недавно вы, ваше величество, убедили меня, что это предположение ошибочно. Теперь вы снова открываете мне приятную истину: я — не сын вам! Ну, что же! В этом было бы слишком мало чести!

Он повернулся и быстро вышел из кабинета.

Почти без сил Екатерина Алексеевна откинулась на спинку кресла и замерла в судорожной, бесслезной муке. Бог знает, сколько дала бы она, чтобы быть в силах заплакать, заголосить, словно простая баба, потоками живительных слез размягчить этот камень в груди! Но слез не было… Грудь сухо и судорожно дергалась, к горлу подкатывал желчный, колючий клубок, от которого спирало дыхание, и сердце билось, трепетало, разрывалось, исходя кровью…

Слова сына не столько оскорбили ее, сколько вызвали вновь бурю укоров совести, бурю, время от времени прорывавшуюся и терзавшую бесконечно…

— Господи, ведь Ты видел, Ты видел! — шептали ее запекшиеся губы.

И перед глазами опять развертывалась безрадостная картина ее прошлого.

Вот молоденькой, полной желания добра принцессой прибыла она в далекую, чуждую Россию. Императрица Елизавета Петровна обласкала ее, но жених, великий князь Петр Федорович, с первых же шагов оттолкнул ее своей грубостью, невоспитанностью, какой-то злобой… Ей искренне хотелось подойти к нему поближе, скрасить его жизнь, но ни ей, ни ему от этого не становилось лучше: все благие намерения рушились перед неумолимой действительностью…

Однажды на прогулке она видела такую сцену. На набережной, около иностранного парусника, подрались два матроса. Третий хотел их разнять, но тогда дерущиеся напали на примирителя и жестоко избили его. Вот и она сыграла такую же печальную роль: она не сошлась ближе с мужем, но впала в немилость у императрицы…

Оскорбления, оскорбления, оскорбления… Сколько слез было пролито тогда!.. Господи, Ты видел!