— Вот тебе билет до Воркуты, — на чемодан лег синий продолговатый листок железнодорожного билета. — Через двадцать минут ты спустишься вниз, сядешь в машину, которая тебя ждет, и уберешься на Родину твоей матушки. И если я хоть когда-нибудь, лишь краем уха услышу, что ты в Москве, я тут же иду в ментовку. Поверь, у меня достанет сил, средств, и связей, чтобы хоть через десять лет засадить тебя за решетку. Мои подруги действительно благородны, но любое терпение имеет свои пределы. — Она подошла к Ксюхе близко-близко и как в детстве наклонилась к ней. — Ты мне веришь?

— Верю, — прошептала Фион, завороженно глядя в большие серые глаза Лельки.

На мгновение Ксюхе показалось, будто и не было этих пятнадцати лет, и она еще семилетняя девочка. Стоит перед машиной дяди Ника и как кролик на удава смотрит на большую злую тетю.

— Но перед тем, как ты покинешь этот гостеприимный город, — продолжала Лелька с такой же мерзкой ухмылочкой, — мы с твоей бабушкой расскажем, что же случилось на самом деле с твоей мамой много-много лет назад. И как она испортила мне жизнь, и пыталась испортить Татьяне и Нику. А за это Людмила, которую ты хотела стереть с лица земли, содержала, кормила и одевала тебя все эти годы, а сестра Регины, дочери которой ты сломала карьеру, БЕСПЛАТНО содержит твою мать в частной клинике, койко-день которой стоит триста баксов в сутки. Сначала хотела послушать тебя, но ты уже все сказала. — Ксюха дернулась. — Да-да, давно тут стою, — подтвердила ее опасения Лелька. — Так что садись и слушай.

…Последнее, что видела Ксения Фионова в окно ее такси, была Елена Гриф, которая махала ей рукой. Она все так же улыбалась, и даже в кромешной тьме, в свете единственного тусклого фонаря, Ксюха отчетливо видела, какие слова она выговаривала: «Сил, средств и связей». Рядом сидели два здоровенных парня из охраны фирмы Людмилы Большой. Они должны были убедиться, что Фион села в поезд. Но и без этого Ксения знала, что она сядет в этот проклятый поезд и вернуться она уже не сможет. Никогда. Ибо ее собственный голос звучал на пленке зажатого в ладони Птицы диктофона.

— Вот так, мать, — закончила свой рассказ Птица. — Так что можешь спать спокойно. Ничего больше Фион ни нам, ни нашим детям не сделает. Будет сидеть у себя в Воркуте до скончания века.

— Ты так уверена? — все еще сомневалась я.

— Она с раннего детства мне о-о-очень верит, — ухмыльнулась Лелька.

— А я-то думала, чего это ты так легко согласилась не поднимать эту муть. Как же ты столько месяцев молчала? Уже октябрь на дворе!

— Договор — дороже денег, — отрезала Лелька.

— Ой, мам, тетя Таня! — воскликнула Аришка. — Смотрите, Пашка!

Мы прилипли к окнам машины. Действительно, рядом с блистательной Людмилой, на ступеньках загса стоял Павел. Он почти до черноты загорел, и бежевая шерстяная тройка была удивительно ему к лицу. В руках он держал большой букет цветов, а на губах играла его знаменитая широкая улыбка.

— Молодец, парень. Настоящий мужик. Уважаю, — паркуясь рядом с джипом Больших, проговорил Ник.

С того дня, когда Пашка застукал моего сына и Катюшку вместе, он через несколько дней улетел в Италию, к своему отцу. Еще несколько лет назад он сам разыскал старшего Форетти. Людмила предпочитала не влезать в их отношения, предоставив сыну самому разбираться с батюшкой. Как ни странно, Пашка очень подружился и с отцом, и с его семьей. Форетти неоднократно звал сына в гости, но Павел вечно находил повод для отказа. Но после «подлого предательства любимой и друга», Пашка вспомнил о настойчивых предложениях отца и сбежал в Рим, в духе их компании, поставив мать перед фактом по телефону из аэропорта.

— Нет, ну что за моду взяли! — возмущалась Люська. — Нет, чтобы все обсудить с матерью.

— Люсь, он мужик, — настойчиво говорил Ник. — Он должен справиться с этим сам. Перебесится и вернется через пару недель.

Но ни через пару недель, ни через месяц Павел не вернулся. Отец устроил его на работу. В Пашке заиграла итальянская кровь, и он позвонил матери.

— Мам, я не вернусь. Вернее, вернусь, конечно, но не скоро, — глухо проговорил он. — Ты справишься без меня?

Люська, конечно, хотела заорать, что не в бизнесе дело, что она не привыкла жить без него. Но она была очень умной женщиной. И мудрой.

— Все о’кей, бамбино, — с кажущейся беззаботностью сказал она. — Если ты так решил, значит это правильно.

Она каждые выходные летала в Рим (ее фирма процветала, и Люська вполне могла позволить себе еженедельные встречи с сыном). Но по понедельникам сотрудникам ее компании доставалось по полной программе.

Однажды мне это надоело и я приехала к ней.

— Люсь, что происходит? Почему ты после своих римских каникул как мегера?

— Мой мальчик страдает, — немного подумав, ответила Люська. — Молчит, ничего не спрашивает. Я даже не представляла, что он так любит Катерину. Марио меня достал вопросами.

Марио — отец Пашки. У них с Люськой сложились вполне хорошие отношения. Мне даже показалось, что если бы не его многочисленная семья, то может быть, когда-нибудь… Но это уже из разряда фантастики.

— Люсь, я надеюсь, наши отношения от этого не пострадают?

Мне, конечно, было бесконечно обидно за Пашку, но что делать? Жизнь — коварная девица. И все же дружбу с Люськой мне терять не хотелось.

— Сдурела, что ли на старости лет? — воскликнула Люська. — Когда это проблемы наших детей вставали между нами!

Я мысленно перекрестилась.

Словом, о том, что Павел приедет на свадьбу друзей, не могло быть и речи. Но, увидев огромную фигуру Пашки рядом с матерью, все несказанно обрадовались.

Не успели мы выйти из машины, как на площадку перед загсом медленно, словно большая белая змея, вполз «Линкольн». Водитель еще не затормозил, а Сашка уже выпрыгнул и побежал. Павел перемахнул семь ступенек навстречу другу, и они порывисто обнялись. Большой что-то горячо говорил другу, хлопал его по спине, а Сашка все никак не мог оторваться от Пашки.

«Линкольн» подъехал вплотную к лестнице, и из машины вышла Катя.

Боже! Я, конечно, знаю, что наша Пельмень — самая красивая девушка, которую я когда-либо видела (не считая ее матери, безусловно), но такой блистательной я ее никогда не видела. Прямое молочно-белое платье было расшито по широкому подолу множеством бусинок, и тонкие нитки стекляруса вспыхивали на солнце искрами. Загорелые плечи открыты, на тонкой шее — нитка жемчуга, длинные каштановые волосы собраны в скромный пучок на затылке. Элегантно, просто, и как все простое — гениально. Катя сама придумала модель своего свадебного платья, но, поддавшись на наши уговоры, что нельзя самой шить себе наряд, отдала в мастерскую своей подруге-портнихе.

Но все великолепие Катерины я смогла разглядеть лишь потом, поскольку она не вышла, а прямо-таки вывалилась из машины, не дождавшись, когда жених предложит ей руку. Подхватив длинный шлейф, она мигом взлетела по ступенькам и оказалась около ребят. Пашка наконец оторвал от себя Сашку и обнял Катерину. Уж, не знаю, какие они говорили слова друг другу, но и без этого было ясно: все прощены и все плохое забыто.

Но, я конечно, не преминула поточнее узнать у Люськи, кто же вправил мозги ее сыну.

— Да не знаю, клянусь Богом. — Воскликнула Люська. — Представляешь, я уже в машину садилась, в загс ехать. А тут бац — Пашка!

На немой вопрос матери, Пашка ответил немного пафосно: «Русские люди, мать, должны жить в России. Да и все мои друзья, настоящие и проверенные — все здесь. Так что, пора восстанавливать отношения».

— Да какая разница, кто или что заставило его вернуться, — вставила мудрая Регина. — Главное, они все вместе.

— Ну что, матушка? — Генерал подошел неожиданно. — Пошли отдавать дочь замуж, — и он нежно обнял бледную от волнения Регину.

Она стояла и смотрела, как Катя проходила мимо, так близко, что даже длинный шлейф ее платья задел кончики ее туфель. Вот сейчас, через мгновение она свернет пробку с маленькой бутылочки и плеснет кислотой в ненавистное красивое лицо. И все. Все закончится. Не будет больше бессонных ночей в маленькой вонючей комнатке бабкиного барака. Не будет изгрызенных от злости и отчаяния подушек. Она больше ни за что не вернется в ненавистный город детства матери, и не будет мыть длинные коридоры фармацевтической фабрики, каждое мгновение, каждую секунду мысленно пребывая в большом светлом городе.