— Но вы не верите в вада.

— Неважно, верю или нет, — быстро проговорил Вашингтон. — В них верил Серева, и этого было достаточно. — Потом сдавленным голосом он продолжал: — Сразу видно, что вы недавно в этой стране, миссис Уорвик. Не забывайте, что этот народ жил здесь не одну тысячу лет — так мы полагаем. Разве хорошо смеяться над верованиями, складывавшимися веками? Мы пытаемся трезво смотреть на жизнь в тропиках, но нам и в голову не приходит, что они наверняка знают ответ. Дело в том, что мы истощили все силы своего разума, и нам ничего не остается, как только глумиться над этим.

Наступила тишина.

— У вас есть еще вопросы? — спросил Энтони.

— Да, — сказала Стелла. — Сколько времени вы шли? Я имею в виду от Майолы, где вы оставили районного комиссара?

— В общей сложности четыре дня, но можно дойти и за три. В один конец, конечно. Это не так далеко от патрулируемой зоны.

— Туда трудно добраться?

— В джунглях всегда трудно, — ответил Вашингтон. — Но туда попасть легче. Не нужно сверять направление. Просто идешь по течению реки, и дороги там проторенные. Но лично я не люблю такие походы. Жара, грязная одежда, отвратительные консервы. Хотя мне нравится местная стряпня. Батат, если его правильно приготовить, очень вкусный. Но москиты, пиявки… Нет, это ужасно.

Только тут мужчины поняли, куда клонит Стелла.

— Зачем вам это? — спросил Энтони Найал. Эти слова вспороли тишину.

— Затем, что я отправляюсь туда, — сказала Стелла.

Энтони не двигался. Он смотрел на Вашингтона. Позади него заворочался в углу Хитоло. Веер Вашингтона рассек воздух.

— Почему? — спросил он резким, вызывающим тоном.

Она коротко ответила:

— По многим причинам.

Казалось, он не слышал ее слов.

— Разве вам этого недостаточно? Вы не верите мне? — Его веер рассекал воздух, как крыло хищной птицы. — Спросите меня. Я отвечу на все ваши вопросы.

— Миссис Уорвик не говорила, что не верит вам, — сказал Энтони Найал. — Ею движут личные мотивы.

Стелла окинула его возмущенным взглядом.

— Вы отведете меня туда? — спросила она Вашингтона.

— Я? — Веер опустился. Вашингтон в упор смотрел на нее. Глаза его казались бесцветными и безжизненными. С таким же успехом она могла смотреть в зеркало.

— Нет, — проговорил он. — Нет. Нет! Нет! Нет!

После каждого слова следовала пауза, которую заполняло… что? Ярость? Ужас? Каждое слово сгибалось под гнетом страха. Вашингтон вскочил на ноги.

Вашингтон отпрянул, будто прочел в выражении ее лица угрозу. Она никогда не видела, чтобы человек был так напуган. Он что-то лепетал. Стелла струхнула не меньше и чувствовала, что он сам не понимает того, что говорит, не понимает даже, что произносит какие-то слова.

— Назад, в эти мерзкие джунгли, да ни за что на свете… Москиты, и грязь, и проклятые мангровые деревья, и эти кошмарные маленькие твари с белыми лицами, и протухшее мясо, и батат, батат, батат… Присосавшиеся к ногам пиявки, кровососы, скользкие твари, мельтешат, будто ящерицы, и глаза, глаза в листве, и ни звука, только глаза в листве да лисицы на ветвях. Они свешиваются с деревьев как лохмотья, а мы ползем на животе в грязи, они спят и не слышат… — Голос его стал тише, слова — отчетливее. — Опять в этот мерзкий ад, ни за что на свете!

По его бледному лицу катился пот. Тыльной стороной руки Вашингтон отер губы. В его глазах — он смотрел на Стеллу, не видя ее, — снова появились проблески сознания, словно вода, возвращающаяся в пересохшее русло реки. На мгновение лицо его оживилось, потом вновь застыло. Он опять сел, расправив на коленях желтые складки халата, и принялся томно обмахиваться веером.

— Извините, — сказал Вашингтон, судя по голосу, он уже взял себя в руки, — я, наверное, не смогу пойти. У меня работа, вы же знаете. Меня не отпустят.

— А если отпустят… — начала Стелла.

— Ну, я не очень люблю прогулки по джунглям. Это чертовски неприятно. А если прожить в тропиках столько, сколько я, начинаешь отбояриваться от таких приключений. К тому же, я не в форме, — добавил он и устало положил руку на лоб, с каким-то удивлением вспоминая о своей болезни, как человек, случайно нашедший забытую вещь.

— Думаю, нам пора идти, — сказал Энтони Найал, вставая. — Вы плохо выглядите.

Стелла неохотно поднялась. От этого человека никакой пользы, у него ничего не узнать, но ей показалось, будто между ними установилась какая-то непостижимая связь, что-то вроде близких, страстных отношений. Не любовь, ненависть или дружба, а нечто иное, недоступное их пониманию. Она знала, что это чувствует и Вашингтон. Видела по его глазам.

Ему не хотелось расставаться с ними.

— Уходите? — встревожился он. — Ох, не надо. Выпейте еще что-нибудь. — Теперь болезнь стала для него помехой, и он поспешил заверить их: — Мне уже лучше. Я очень рад вашему приходу, правда. Во время лихорадки впадаешь в хандру, особенно, когда идешь на поправку. Тянешься к обществу. Мне бы хотелось, чтобы вы остались. Не обращайте внимания на мои странности.

— Боюсь, нам пора, — повторил Энтони, но, прощаясь, добавил: — Хитоло немного побудет с вами. Он принесет вам все, что захотите. Вы больны, вам вредно ходить. — Вашингтон почувствовал мимолетное облегчение. — Не беспокойтесь о моем багаже, Хитоло. Побудьте с мистером Вашингтоном.

На улице было темно. Энтони спускался по лестнице первым, вполоборота, чтобы помочь Стелле. По заросшей тропинке они дошли до края сада. Сюда не попадал свет из хижины, и им пришлось двигаться ощупью. Было тихо, только в ветвях пау-пау ворочались летучие лисицы и где-то капала из крана вода. Энтони остановился.

— Кто там?

Послышалось урчание, и из-за деревьев вынырнула человеческая фигура. Скрюченное, корявое тельце венчала огромная копна всклоченных волос. Человек остановился, потом юркнул в кусты по другую сторону тропы.

У Стеллы по спине побежали мурашки. Она вздрогнула, и эта дрожь передалась сжимавшим ее руку пальцам. Энтони быстро обернулся.

— Это всего лишь туземец, — сказал он. — Не бойтесь.

— Он больной? — спросила она, оглядываясь на дом. — Он сошел с ума? — Они продолжали спускаться по тропинке. Энтони все еще держал ее за руку, но теперь его пальцы стали вялыми и безответными.

— И у него тоже, — проговорил он, — есть свои странности.

— У него тоже! Как у меня? Вот как вы ко мне относитесь?

Она не видела его лица, но чувствовала, что он улыбается.

— Точно так же вы относитесь ко мне.

— Вы намекаете, — сказала она, — что не похожи ни на Дэвида, ни на своего брата? — Она с удивлением обнаружила, что в ее голосе не слышалось враждебности.

Он резко повернулся к ней, как будто она задела его за живое.

— На моего брата? Разве я на него не похож?

— Нет, — ответила Стелла. — Наверное, у вас тоже свои странности. Почему вы ненавидите людей, у которых дом больше вашего?

Он не стал поправлять ее, хотя она все упрощала.

— Потому что я знаю, из чего они строятся. В жертву приносятся более слабые.

— Что вы имеете в виду?

— Однажды вы поймете, — сказал он. — Они не робкие и не покорные, они дикие и опасные, злобные и коварные. Но они в этом не виноваты. Этих чудовищ создали люди.

— И он тоже жертва? — спросила Стелла и подумала, что это, возможно, объясняет отсутствие в ее душе враждебности к Вашингтону.

Но он либо не слышал ее, либо предпочел не отвечать.

— Вы не можете навязать посредственность выдающемуся человеку, — сказал он. — Он всегда отличался от других. Вот этого-то и не могут понять «уравнители». Что, если они постучатся в дверь, душа выйдет наружу через черный ход.

— Что вы хотите этим сказать? Черный ход! Вы считаете, что этот человек убил Дэвида?

— Я уже говорил вам раньше… — начал он.

— Вы говорили мне раньше! — воскликнула Стелла. Она пыталась разозлиться, но безуспешно. Ее отношение к Энтони уже не было таким однозначным, оно менялось, теряло четкие очертания. — Вы мне лгали, — сказала она. — Все меня обманывают. — Она шагнула на дорогу, угодив ногой в глубокую колею. Он сжал ее руку, потом отпустил.