— Я больше не буду вас обманывать, — к ее удивлению, пообещал он. — Вы правы. Вам все лгут. Посмотрите, как ловко они все повернули, и вы ухватились за новую ложь, и бог знает, куда это вас заведет. — В его голосе звенели нотки возмущения.

Догадавшись, на что он намекает, Стелла сказала в ответ:

— Вы знаете, что случилось. Вы все знаете.

— Я знаю достаточно.

— И вы мне не расскажете?

— Нет.

— Но вы не станете мешать мне узнать это, — тихо проговорила она.

— Нет. Теперь мне ясно, что вы все равно узнаете. Я не смогу остановить вас, а теперь и не хочу. Теперь мне даже хочется, чтобы вы пошли до конца. Как вы и сказали, вас уже довольно обманывали.

— Почему же вам не рассказать мне все? — Он совсем сбил ее с толку. Теперь ее интересовали скорее причины его поведения, нежели тайны, которые он скрывал.

Они подошли к джипу. Задержавшись у дверцы, Энтони посмотрел на нее.

— Только по одной причине, — ответил он. — У меня нет доказательств, а вам понадобятся улики, иначе вы ни за что не поверите моим словам. Вы только возненавидите меня и скажете, что я темню по каким-то своим причинам. — Он смотрел вдаль и говорил все быстрее. — Вы сами можете все узнать. А я помогу вам. Вы можете подозревать кого угодно, и у меня тоже есть кое-кто на примете. Наверняка вы о них слышали.

Двенадцать умерших детей. Она видела, что сейчас он был на ее стороне, иначе не произнес бы этих слов.

— Я не понимаю вас.

— Вы сами поймете, что испытания закончится. — Он снова повернулся к ней и торопливо продолжал: — Как вы не понимаете. Я не могу намечать жертв. Для этого я слишком силен или недостаточно прямодушен. Не думаю, что вы сможете когда-нибудь уразуметь это. С тех пор, как я поселился в этой стране, моя энергия начала постепенно убывать. Я чувствую, что каждый шаг на пути так называемого развития этого народа ведет на деле к его разложению. Есть только один верный путь, только одно разумное решение — бездействовать. Предоставить их самим себе, и они будут понемногу впитывать нашу культуру. Если же принуждать их к этому, они переймут лишь нашу жадность и испорченность.

— Но мы не можем оставить все как есть. Это не поможет. — Стелла с трудом подбирала слова. — Они просто не смогут. Они должны занять подобающее им место в мире.

— Нет, — без всякого выражения в голосе ответил он, — мы не имеем на это права. Мы можем делать только то, что делаем. Но я все больше убеждаюсь, что я так не могу. Я не могу быть к этому причастен. Я даже не могу бороться с очевидным, на первый взгляд, злом — колдовством, охотой за черепами. Я не могу содействовать тому, чтобы изгнать страх из жизни туземцев, ибо я знаю, что за этим последует. Добро и зло, красота и уродство никогда не существуют обособленно и независимо друг от друга. Стоит вытащить один прутик, и развалится весь дом. Какая невероятная самонадеянность! Нельзя не видеть, что в душе папуаса больше целостности и чувства собственного достоинства, чем у любого белого человека, приезжающего сюда с юга ради незаслуженных благ. — Он помолчал и с мольбой в голосе продолжал: — Вот почему я так беспомощен и не могу ничего с этим поделать. Десять лет, проведенных в этой стране, сковали мою волю. Я убежден, что лучше ничего не предпринимать.

Стелла смотрела на него, пытаясь в полутьме разглядеть выражение его лица. Она была очень взволнована и обеспокоена. Никто еще не говорил с ней так. Никто еще не обнажал перед ней своей слабости.

— Но это другое дело, — сказала она. — Я только хочу узнать правду.

Энтони пожал плечами.

— Вот именно. Вы ищете жертв. И вы найдете их, и некоторые из них ни в чем не повинны.

— Как такое возможно? Кто?

— Ну, одна из них — вы! — Она испуганно отпрянула. Он продолжал: — Но вам только этого и надо. Вы стремитесь к саморазрушению. Что ж, в этом я не стану вам помогать. На моей совести и так достаточно убийств. Я не хочу, чтобы произошло еще и самоубийство. — Он покачал головой. — Плохо, что вы не понимаете меня. Но все равно вы правы. Лучше знать правду. Обращайтесь ко мне за помощью, только после всего. — Она молчала, и он спросил: — Когда все закончится и если с вами ничего не случится, что будет дальше? Мне кажется, вы об этом не задумывались. А я — да.

Что дальше? Дальше — пустота. Он был прав, хотя она только теперь поняла это. Она не рассчитывала, что выживет. Да и ради чего ей жить?

— Я действительно не думала об этом, — призналась она.

— И вы полагали, что нет нужды думать о будущем, что вы не вынесете этого испытания, — мягко проговорил он. — Но вам придется когда-нибудь задуматься над этим. А тогда уже будет слишком поздно. Тогда вы поймете, что ваше стремление не стоило стольких трудов.

Только сейчас Стелла начала вникать в смысл его слов.

— Вы… — Она замолчала.

— Думаю, я мог бы полюбить вас, — тихо сказал он. — Может быть, уже люблю. Я только знаю, что я люблю все, что вы делаете. В вас есть что-то необыкновенное, только вам присущее, и вы не выходите у меня из головы. У меня перед глазами все время стоит ваше лицо. Я знаю, вы сейчас не можете говорить об этом, потому что считаете меня своим врагом.

Стелла молчала. Она была смущена и потрясена его словами.

— Раньше я никого никогда не любил. — Слова давались ему с трудом. — Теперь я это понимаю. Когда-то я любил Джанет, но это была лишь жалость. Думаю, мне нужны вы, — вырвалось у него. — Кажется, меня восхищает ваше мужество, ваше упорство. Вы могли сделать то, что было недоступно мне, и это выводило меня из себя. Я хотел остановить вас, и до сих пор хочу, потому что вы можете попасть в беду, но я не могу не восхищаться вашей силой. Может быть, вы сумеете снова научить меня действовать.

— Я нужна вам? — пробормотала Стелла.

— Да. Я и не подозревал, как мне нужна помощь. Я не хотел, чтобы мне помогали. Я гордился тем, что был единственным, кто сознавал, что надо пустить все на самотек. Теперь же мне стыдно. Вы могли бы снова научить меня прямодушию. Вы могли бы излечить меня от душевного паралича. Я не работал несколько месяцев, и меня бы давно уже уволили, если бы не Тревор. Мне все равно — вернее, мне было все равно, я бы с радостью принес себя в жертву, но он бы не вынес этого. Я буквально ничего не делаю, потому что боюсь наломать дров. Я боюсь платить слугам, боюсь того, как они могут распорядиться этими деньгами. Я боюсь открыть книгу, потому что могу прочитать там что-то, что побудит меня к действию. Это лень старика, когда всякая деятельность кажется бесполезной. Я чувствую себя самым дряхлым стариком на свете.

— Это ужасно!

Он молча стоял перед ней. Стелла тоже молчала. В голове ее теснились слова протеста, даже возмущения, но она не произносила их, потому что понимала: ими чувств не выразить. Эти чувства были настолько сильны, что Стелла не могла подавить их. Она переживала потрясение, но в то же время ее переполняла гордость.

Он открыл переднюю дверцу джипа, и Стелла села. Они молча миновали мужское общежитие, доносившийся оттуда гвалт стих, и дорога свернула к пляжу. Стелла высунулась из окна, подставив лицо прохладному бризу. Она вдруг почувствовала усталость. Признание Энтони в любви угнетало ее. Она не ведала ответственности за других. Она смутно сознавала, что, независимо от ее чувств к Энтони, на ней теперь лежит ответственность за него. Она не могла просто оттолкнуть его, она была ему обязана. Она никогда не испытывала ничего подобного, даже к Дэвиду. В их отношениях все было просто. Она любила его, она восхищалась им, она повиновалась ему. И все. Стелла вполне естественно перенесла на мужа свое отношение к отцу. У них никогда не было никаких неурядиц.

Но Энтони не стал бы окружать свою жену нежной заботой. Ей не нужно было бы следовать четкой линии поведения, потому что никто не подсказывал бы ей, как поступать. Он предоставил бы ей решать самой, и на этой почве всегда возникали бы трудности, с которыми надо было бы справляться вместе. Она чувствовала неловкость и странную тревогу. Ей казалось, что жене Энтони обеспечена беспокойная, бурная, полная треволнений жизнь.