— О господи! — воскликнула Сильвия, по-детски прижимая ладони к щекам.

Вашингтон зарделся от волнения.

— Правда, он чудо? Сам дьявол во плоти! Посмотри на эти красные злобные глазки, словно у коварного поросенка.

— Ох, зачем он тебе нужен? — спросила Сильвия, содрогаясь. Она и сама не знала, что именно наполняет ее страхом. Но не только вид этого жующего старика, который стоял в нескольких шагах от них и сплевывал на землю. Ее больше пугало выражение лица Филиппа.

— Все в округе его боятся, — сказал он. — Это очень могущественный колдун. Люди нанимают его, чтобы он наводил чары на их врагов. Видишь этот черный мешок? У него там всякая ерунда. Осколки старых костей, раковины, камни и еще бог знает что. Это все незаконно. Он два раза сидел за колдовство. В последний раз районный комиссар отобрал у него мешок и спалил его, но он сделал себе другой.

— Зачем он тебе нужен? — вскричала Сильвия.

Глаза его потухли. По лицу промелькнула мрачная тень, и он замкнулся в себе. Похоже, спустился с небес на землю и теперь пытался скрыть, что витал в облаках. Он улыбнулся.

— Ради забавы. Мне нравятся старики, они мне интересны. Теперь уже немного их осталось, и только они одни могут рассказать, как жили люди в прежние времена. Эти юнцы, — он презрительно взмахнул рукой, — даже не знают песен своих отцов; они не помнят древних преданий. Я знаю об их культуре больше, чем они сами. Хорошо еще, что есть такие люди, как я, которые охотно разговаривают со стариками, чтобы узнать что-нибудь о прежних временах. Потом будет поздно. — Он поманил старика, и тот, шаркая ногами, бочком, словно краб, поплелся к ним своей странной походкой. О бедро бился черный мешочек, а впереди старика, словно ветер, неслось терпкое, удушливое зловоние.

Не посмотрев на Филиппа, он уселся рядом с ним в машину и со странным животным урчанием потерся о спинку.

— Поехали? Все готовы? — весело спросил Филипп и запустил мотор. Джип покатил по дороге вдоль причала. Они не разговаривали; Вашингтон что-то напевал, Коибари сопел и урчал. Когда они проезжали по главной улице города, Сильвия, которая сидела, высунувшись из окна, с развевающимися на ветру волосами, села прямо, повернулась и потребовала:

— Филипп! Отвези его назад! Мне страшно!

— Не глупи, — с раздражением сказал Филипп. Но она перегнулась через сиденье, сжала рукой его колено и заговорила с несвойственной ей настойчивостью:

— Филипп, прекрати заниматься ерундой и уходи. Уходи из этого дома. Жизнь в одиночестве на холме плохо на тебя действует. Меня в дрожь бросает от всех этих светляков, летучих лисиц и проклятых керемов, всю ночь стучащих на своих барабанах. Мне страшно!

Он на минуту оторвал взгляд от дороги и презрительно посмотрел на нее.

— И куда же я пойду, позволь спросить?

— Оставь этот дом и перебирайся в общежитие, где вокруг белые люди.

Для Филиппа человек, живущий в общежитии, был самым низшим существом на свете. Переселиться в общежитие для него было все равно что лишиться своей индивидуальности и права на уважение окружающих. Но Сильвия допускала, что он может пойти на такое, и это наполняло его гневом. Филипп съехал в сточную канаву, перегнулся через спинку сиденья и распахнул дверцу. Он молчал, только на висках его пульсировали жилки. А потом обдал Сильвию таким ледяным презрением, на какое он только был способен.

— Убирайся к черту! Жить вдесятером в комнате, с кучкой слабоумных пьяниц. Буду тебе благодарен, если ты впредь не станешь лезть в мои дела. Если тебя устраивает твое существование, вылезай и топай домой.

Сильвия выбралась из машины. На глаза ее навернулись слезы, но голос звучал спокойно.

— Не нужно было говорить так, Филипп. Я много от тебя натерпелась и уже сыта по горло. Не хочу больше видеть тебя.

Злясь на себя за то, что отверг единственного друга, но не в силах попросить прощения, он равнодушно бросил:

— Ты что, вообразила, будто это разобьет мне сердце?

Джип развернулся и рванул вниз по улице. Сильвия смотрела ему вслед, и слезы катились у нее по щекам.

Через пять минут Стелла, возвращавшаяся с пляжа домой, издалека узнала Сильвию и помахала ей рукой, но Сильвия не замечала ее. Она стояла в неловкой позе, как будто забыла о своем теле. Руки безвольно опущены, волосы, еще полчаса назад аккуратно уложенные в прическу, прядями падали на плечи. Подойдя ближе, Стелла увидела ее лицо.

— Сильвия, что случилось?

Вид плачущей Сильвии потряс ее до глубины души. Она всегда была такой уравновешенной, веселой, во всех ее движениях было столько спокойной уверенности. Стелле казалось, что такая женщина не может плакать. Сильвия олицетворяла для нее надежность и силу.

Сильвия медленно повернулась и посмотрела на нее, моргая длинными ресницами, слипшимися от слез и туши.

— И сама не знаю, — ответила она. — Не знаю, почему плачу; он не стоит этого, будь он проклят. — В голосе ее звучала напускная веселость, но Стеллу это не обмануло.

— Филипп?

Сильвия молча кивнула.

— Пойдем домой и чего-нибудь выпьем, — сказала Стелла. — Вам станет лучше.

Они начали медленно подниматься по холму.

— Если он так с вами обращается, — спросила Стелла, — почему вы не уйдете от него? — Чувства Сильвии озадачивали ее. Стелле казалось, что все предельно просто. Добрых людей вроде Дэвида, ее отца и Тревора Найала ты любишь. А людей жестоких, которые причиняют другим боль, как Энтони Найал и, похоже, Филипп Вашингтон, нужно ненавидеть или избегать. Она не понимала, как можно любить жестокого или даже просто не очень хорошего человека.

Сильвия же, ни разу не любившая человека, хорошо относившегося к ней, не уважавшая таких людей, в изумлении смотрела на Стеллу.

— Господи! Разве людей любят за характер?

— Я бы не смогла полюбить человека, которого не уважаю, — сказала Стелла.

Мысль о том, что Филипп недостоин ее любви, осушила слезы Сильвии. Она принялась его защищать.

— Но я уважаю его. Он умный. В этом-то и его беда. Он слишком умный для этой страны. Здесь не место, — она процитировала Филиппа, — людям, наделенным воображением. Он знает о территории больше, чем любой в Марапаи, и только потому, что он живет не так, как они, люди не принимают его. И отталкивает их лишь то, что он обращается с папуасами как с людьми.

— Но почему он так много для вас значит? — спросила Стелла.

— Он мне не навязывался, — сказала Сильвия. — Он даже не подозревает, что значит для меня. Он намного умнее меня. И очень нервный. Ему нужно отдохнуть. Он как кошка на раскаленной крыше. Он сильно изменился, когда вернулся из долины Бава.

— Долина Бава… — Стелла медленно повернула голову и посмотрела на Сильвию отсутствующим взглядом.

Сильвия и сама не понимала, зачем она рассказала об этом Стелле. Она обещала Вашингтону не говорить никому, особенно жене Дэвида Уорвика. «Не хочу, чтобы на меня набрасывались рыдающие вдовы», — объяснил он. Конечно, она не забыла о данном ему обещании, и эти слова вырвались у нее не случайно. Вашингтон причинил ей боль, и с ее стороны это был маленький акт возмездия, чтобы насолить любимому. Она хотела не навредить ему, а просто излить обиду.

Но теперь, вглядываясь в лицо Стеллы, она подумала: а не зашла ли я слишком далеко?

— В чем дело? — резко спросила она.

На лице Стеллы появилась упрямая мина.

— Я и не знала, что он был в долине Бава, — проговорила она сквозь зубы.

— Он пошел туда с вашим мужем, — сказала Сильвия, впервые давая понять, что знает, чьей женой была Стелла. — Лучше бы он не ходил. Мне кажется, он слишком слаб для походов в джунгли. Это изматывает. Да еще смерть вашего мужа… ужасно его огорчила. Он очень чувствительный, не то что другие мужчины.

Стелла шла по дороге, ведущей на вершину холма. Она уже забыла о Сильвии, удрученно сидевшей в одиночестве в своей комнате. Ее трясло от возмущения.