—                           Глупый, у всех младенцев голубые глаза.

—                            Посмотри на эти ручки!

Изабелла улыбнулась:

—                            Крепкие, как у тебя.

Хотя руки малыша не выглядели особенно сильными, она была немного обеспокоена этим намёком на возможную слабость инфанта.

—                            Как мы его назовём, Фердинанд?

—                            Сегодня день Святого Хуана Крестителя, — сказал Фердинанд. — Я хотел бы назвать его Хуаном: в честь святого и в честь моего отца, его деда, — короля Арагона.

Изабелла утвердительно кивнула:

—                            Дай его мне, дорогой.

Она взяла принца и крепко прижала к себе, радуясь громкому сильному крику, исходившему из крошечного розового ротика.

—                            Отличные лёгкие, — сказал Фердинанд.

—                           Не оставишь ли ты его со мной ненадолго наедине?

—                            Да, конечно. — Он заулыбался.

Вельможи засуетились и стыдливо стали покидать комнату, отправляясь выпить за здоровье новорождённого принца, словно кормление ребёнка было чем-то неприличным.

Изабелла поцеловала младенца в лоб и нежно погладила по волосам, почувствовав биение его пульса на головке. Такая беспомощная головка на слабенькой шейке. Но когда-нибудь эта шейка станет сильной, как у Фердинанда, у которого она всегда была мощной; и голова будет сидеть крепко и прямо. Эта голова должна будет выдержать тяжесть трёх корон.

—    Малютка принц, — прошептала Изабелла. — Король Кастилии, король Арагона, король Сицилии. — Нет, возможно, и четырёх корон. Ведь когда-нибудь ты женишься. И вероятнее всего, на португальской принцессе. Король объединённой страны, управляемой одним монархом, а сейчас ты такой маленький, беспомощно прильнувший к моей груди. Да, сейчас, ваше крошечное величество, вы не выглядите так, будто у вас большие политические амбиции.

...Севилья и всё королевство праздновали рождение наследного принца в течение трёх дней и трёх ночей. Когда ему исполнилось десять дней от роду, няня из знатного рода, сопровождаемая праздничной процессией, отнесла младенца на красной вышитой подушке на крещение в собор. Там, посреди гранитных колонн, забранных бархатом и шёлком и украшенных воинскими стягами, кардинал Мендоса крестил принца и дал ему имя Хуан. Снаружи в толпе людей, которая не уместилась даже в этой огромной церкви, шут-карлик Фердинанда ростом чуть выше трёх футов нёс на голове массивное серебряное блюдо, чтобы все могли увидеть подарок, сделанный монархами ребёнку при крещении: огромный потир, для изготовления которого были расплавлены пятьдесят золотых дукатов.

Во время последующего празднования Фердинанд был в превосходном настроении: он выпил не один стакан вина, громко аплодировал танцорам и игриво ущипнул Беатрис де Бобадилла, когда та однажды очутилась с ним рядом. Она постаралась, танцуя, быстро отдалиться от него.

—       Гордячка! — пробормотал король.

Но зелёные глаза Изабеллы пристально следили за ним, поэтому он оставил свой стакан и, придав лицу серьёзное выражение, заговорил с папским легатом об итальянских делах.

—    Мне кажется, что тебе лучше присесть рядом со мной, сеньора маркиза, — сказала Изабелла, когда музыка смолкла.

Беатрис осторожно села. Пальцы у Фердинанда были очень сильные.

—                           Ты не могла бы прийти ко мне ночью, одна? Я хотела бы поговорить с тобой.

—                            Ваше величество! Я ничего не смогла сделать. Я уверена, что это была случайность. Я просто налетела на него. Такое с каждым может случиться.

—                            Тс-с, — прошептала королева, улыбаясь. — Это пустяки. — А потом, уж лучше ты, чем кто-нибудь другой. Потому что тебя, Беатрис, я знаю и люблю. — Затем произнесла изменившимся тоном: — Я хочу поговорить о другом, о том, что я случайно услышала сегодня на улице...

Во время процессии, двигавшейся к собору, Изабелла случайно услышала разговор двух подвыпивших придворных.

—                           И зачем ему нужно было связываться с этой арагонской шлюхой, когда он может получить законного принца здесь, в Кастилии? — спрашивал один.

Другой, которого вино настроило на философский лад, отозвался:

—                            Он образумится, да, он обязательно образумится, Его здорово разочаровала та арагонская шлюха. Святая Дева! Попридержи язык! — Он принялся громко кричать: — Да здравствует королева! Да здравствует принц! Да здравствует король!

Ночью Изабелла спросила:

—                           Беатрис, что известно всем окружающим и чего я не знаю?

—                           Я не понимаю, ваше величество.

—                            Пожалуйста, Беатрис!.. Мы так давно знаем друг друга.

—                           Я в самом деле не понимаю.

Изабелла не заплакала, но глаза её подозрительно заблестели.

—                           Кто эта арагонская шлюха, которая так разочаровала моего мужа? — Эти слова, слетевшие с губ Изабеллы, всегда отличавшейся подчёркнутой изысканностью языка, потрясли Беатрис как удар грома.

—                           Ваше величество, мне запретили говорить о короле.

Слёзы хлынули из глаз Изабеллы помимо её воли.

—     Последние пьяницы на улицах все знают, только жене ничего не известно. Я умоляю тебя рассказать мне обо всём!

Беатрис опустилась на колени у кресла Изабеллы, обняла её и тоже заплакала.

—     Он не может сопротивляться. Все мужчины таковы. Короли даже хуже других. Но он больше с ней не встречается. Говорят, что он отправил её в монастырь. И был с ней едва лишь неделю. Милая моя подруга, как мне жаль, что ты об этом узнала! Она, кажется, была то ли няней, то ли гувернанткой, в общем, она никто...

—     Теперь мне всё ясно, — сказала Изабелла. Её голос был таким низким, что Беатрис едва могла слышать. — Он признал ребёнка?

—       Да.

—       Публично?

—       Да.

—     В нём очень сильно развито чувство чести, Беатрис. Требуется много мужества, чтобы так поступить.

—       Да.

Изабелла помедлила:

—       Ребёнок... Это мальчик?

—       Девочка.

—       А!

Она раздувала пепел в поисках уголька надежды. Существовала маленькая искорка, потому что она смогла подарить ему принца.

—       Как зовут ребёнка?

—       Джоанна.

—     Джоанна — имя его матери. Фердинанд очень привязан к своей семье.

—       Да.

—       Сколько лет этой девочке?

—       Два года, я думаю.

Изабелла вспоминала. Должно быть, это случилось тогда, когда Фердинанд обиделся на неё за то, что она короновалась в одиночку. Больше она не сказала ничего — говорить было нечего. Изабелла прижалась головой к плечу Беатрис. Обтянутое бархатом плечо было тёплое и родное.

—       Принести тебе стакан молока? — спросила Беатрис.

—     А не могла бы ты найти мне рюмку коньяка, и лучше побольше размером. Постарайся, чтобы горничные тебя не заметили.

Беатрис выбежала из комнаты. Дрожащей рукой она наполнила большую рюмку коньяком из одного из венецианских сосудов Кабреры. Маркиз Мойа заворочался в постели.

—                             Что, ради всех святых, ты делаешь?

—                             Спи, — отрезала она...

Изабелла больше не касалась этого вопроса в разговорах с Беатрис и ни слова не упоминала о нём при общении с Фердинандом. Но она не могла полностью скрыть горечь, боль и, странным образом, чувство позора, личного позора.

—                             Что ты делала с моим коньяком посреди ночи? — на следующий день спросил Кабрера у жены.

—                             Королеве захотелось немного коньяка, — объяснила Беатрис.

—                             Изабелле? Захотелось коньяка?

—                              Она узнала о втором незаконнорождённом ребёнке короля.