— Значит, вы продолжаете отпираться от участия в этом деле, хотя парижский парламент признал вас виновной.

   — Не в моих правилах отпираться, тем более на суде. Я сказала правду и впредь намерена всегда так поступать.

   — После вашего бракосочетания с гражданином Луи Капетом разве не вы пытались постоянно осуществить дорогой вашему сердцу проект о присоединении Лотарингии к Австрии?

   — Нет, ничего подобного я не делала.

   — Но вы ведь назывались королевой Австрийской и Лотарингской. Почему?

   — Потому что каждый вправе иметь в имени название своей страны.

   — Не вы ли готовили списки назначаемых министров и включали в них тех лиц, которые были вам близки и были готовы всегда вам услужить?

   — Нет, это прерогатива короля.

   — Кто достал вам карету, на которой вы собирались совершить побег с вашим мужем и детьми?

   — Один иностранец.

   — Откуда он родом?

   — Из Швеции.

   — Не идёт ли речь о графе де Ферзене, который проживал в Париже по улице Бак!

   — Да, о нём, — тихо прошептала обвиняемая. Эти люди явно не собирались щадить её чувства.

Но самое худшее ждало впереди.

К столу суда подошёл грязный писака и клеветник Эбер, её заклятый враг. Ему предстояло нанести решающий удар, выдвинуть неслыханное обвинение. Ему хорошо известно, как необходима в нужный момент грязная сенсация, и он её приготовил.

— По свидетельству наставника и воспитателя «маленького Капета» гражданина Симона, этот мальчик предаётся одному мерзкому пороку, в чём он был уличён. По свидетельствам этого ребёнка, данным в присутствии мэра Парижа и прокурора Коммуны, вдова Капет и её золовка Елизавета часто укладывали в свою постель маленького сына гражданина Капета, и мать вступала с ним в кровосмесительную связь. Можно предположить, — продолжал этот отъявленный негодяй, — что преступное поведение матери объясняется не желанием удовлетворить свою похоть, а политическими причинами. Она надеялась, что если маленький Капет когда-нибудь станет королём Франции, то она будет шантажировать его этой отвратительной связью и тем самым держать в своих руках!

Все люди в зале застыли, поражённые услышанным. Невероятность подобного обвинения была очевидна всем, и публика никак не могла прийти в себя. Уж не ослышались ли все они? Но это обвинение принимается судом вместе с присяжными. Секретарь суда Фабрициус всё старательно внёс в протокол.

Королева сидела ни жива ни мертва. Такого позора ей не приходилось испытывать никогда в жизни.

Все в зале молчали. Молчал и председатель трибунала. Но в силу служебных обязанностей он был вынужден добиться от обвиняемой либо подтверждения обвинения, либо его опровержения.

   — Вероятно, обвиняемая сильно взволнована и не может ответить гражданину Эберу, — вдруг неожиданно пришёл он ей на помощь.

Мария-Антуанетта гордо вскинула голову.

   — Если я промолчала, то лишь потому, что сама моя природа возмущена и отказывается реагировать на чудовищные обвинения, направленные против женщины и матери. Я взываю к чувствам всех матерей, находящихся в зале!

   — Мадам, оставайтесь такой, какой вы были всегда! — бросил кто-то из зала.

Пятнадцать долгих, утомительных часов продолжался поток обвинений в первый день, более двенадцати — во второй. Наконец председатель решил подвести черту и объявил допрос завершённым. По традиции он должен предоставить Марии-Антуанетте последнее слово.

   — Не желает ли обвиняемая сказать что-то в своё оправдание?

Она встала и с чувством собственного достоинства, ровным тоном начала:

   — Два дня я слушала обвинения свидетелей, которые упрекали меня во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. Но ни один из них не мог представить хотя бы один документ. Всё обвинение строится на домыслах. Я всегда была верной и послушной супругой короля, подчинялась всем решениям Людовика XVI и выполняла все его просьбы. Больше мне нечего сказать!

Её защитник Лагард составил свою речь в весьма осторожных, обтекаемых выражениях: он отлично помнил, как защитник казнённого короля после процесса сам чуть не угодил на гильотину. Но тем не менее он долго распространялся по поводу «так называемых обвинений его подзащитной в связи с иностранными державами».

   — Никакого заговора недружеских держав не было! — осмелился заявить он.

Возмущённый его вольностью Фуке тут же объявил о перерыве. К столу позвали жандарма, и тот арестовал опрометчивого адвоката прямо в суде... на глазах у публики. Чтобы скрасить неприятные впечатления от этого инцидента, Фуке произнёс свою последнюю речь:

   — Я заканчиваю тем, с чего начал и что неоднократно повторял в ходе расследования здесь, перед вами. Народ Франции обвиняет Марию-Антуанетту, ибо все политические события за последние пять лет свидетельствуют не в её пользу.

Королеву вывели из зала.

Председатель поставил перед присяжными четыре вопроса, на которые им предстояло ответить после своего совещания.

   1. Доказано ли судом, что существуют тайные соглашения и договорённости с иностранными державами и врагами Республики для того, чтобы передать им денежные средства, обеспечить беспрепятственное проникновение на территорию Республики и поддержать их армии в борьбе с ней?

   2. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что принимала участие в таких закулисных переговорах и выступала за подобные тайные соглашения и договорённости?

   3. Доказано ли, что имел место заговор с целью развязывания в стране гражданской войны?

   4. Уличена ли Мария-Антуанетта, вдова Капета, в том, что она принимала участие в таком заговоре?

Присяжные удалились на совещание.

Три часа ночи. Публика, несмотря на холод в зале, не расходится. Все живо обсуждают судьбу королевы, гадают, каким будет решение присяжных.

Им предстояло ответить на четыре вопроса. Все вопросы по существу сводились только к одному — была ли бывшая королева связана с иностранными державами, подчинялась ли приказам своей матери императрице Австрийской Марии-Терезии и своего брата Леопольда, которые ей передавались через посредство венского посланника Мерси? Её обвиняли в государственной измене. Ни слова больше не было сказано о её супружеской неверности, о кровосмесительной связи с маленьким сыном, распутстве, мотовстве и расточительности. Всех волновало только одно — была ли она изменницей и предательницей национальных интересов?

Но, увы, никаких конкретных доказательств не было. Они появятся позже, но тогда суд ими не располагал. Присяжным так и не была предъявлена ни одна бумага, подтверждавшая государственную измену Марии-Антуанетты.

Присяжные ломали себе голову, как быть. Их неуверенность, по-видимому, передалась и залу:

   — Обвиняемую ни в чём нельзя уличить!

   — Она выпутается!

   — На все ответы она отвечала точно, вела себя, как ангел, и самое большое, что ей грозит, — это насильная депортация, — высказывались мнения в публике.

Такой оптимизм в какой-то мере был оправдан. Великий террор только начинался.

Мария-Антуанетта ожидала решения в соседней маленькой комнатке в присутствии лейтенанта Бюсе. Несчастная, конечно, знала, какое решение примут присяжные. Их поставили в ужасное положение: либо отдать палачам голову Марии-Антуанетты, либо лишиться своих голов. Революция не щадит тех, кто ей не служит. Но всё равно королева верила в благоприятный исход, верила, теряя надежду.

Четыре часа утра. Молча в зал возвращаются присяжные. Зал встречает их мёртвой тишиной. Судебный исполнитель вводит Марию-Антуанетту. Она садится на своё кресло в центре зала на возвышении.

К ней в довольно развязном тоне обращается председатель трибунала Эрман:

— Антуанетта, вот заключение присяжных.

Антуанетта! Как печально. Перед смертью её называют так, как называли в детства, в родной Вене.

Словно в забытьи она слышит ответы присяжных на все поставленные им вопросы — «да», «да», «да», «да»! «Всё, это конец», — проносится у неё в голове. Фуке-Тенвиль требует смертной казни. Его предложение принимается единогласно. Председатель спрашивает, согласна ли она с законами, перечисленными в обвинительном заключении, и не собирается ли обжаловать приговор?