— После того как вам стали известны эти грязные инсинуации, вы ещё по-прежнему доверяете мне?

В ответ он лишь улыбнулся.

   — Ваше величество, вы знаете, что у кардинала немало могущественных союзников. Мне удалось выяснить, что Конде, Ноай и многие другие знатные семьи заявляют, что не пожалеют ни сил, ни денег, чтобы граф вышел из затруднительного положения незапятнанным. Очень многие из них опасаются, как бы унижение и позор, которым был подвергнут такой аристократ, как представитель рода де Роганов, не бросили тень на всех его близких родственников, не опорочили всё знатное сословие в стране. Эта подлая женщина сейчас у вас в руках, и все её негодяи-сообщники, конечно, получат по заслугам... только не кардинал.

Королева вскочила на ноги. Она была прекрасна в гневе, как прекрасно пламя разгорающегося костра.

   — Вижу, месье, куда вы клоните. Отлично вижу. Такой совет обычно дают трусы и предатели. Вы тоже не верите в правоту моего дела? Теперь послушайте, что скажу вам я, Мария-Антуанетта, королева Франции, эрцгерцогиня Австрии. Если бы из-за страха перед знатью я простила этого человека, позволила бы ему избежать заслуженного наказания, то меня нужно было бы за это лишить трона и бросить в тюрьму вместе с этой жалкой воровкой Ламотт! Слава Богу, они оба в наших руках.

Мадам Кампан бросилась на колени.

   — Ваше величество, но граф прав. Вас ожидает серьёзная опасность. Я всегда говорила, что нельзя арестовывать кардинала. С ним нужно примириться...

   — Примириться? С ним? Мне? С этим порочным негодяем, посмевшим предположить, что его королева — грязная интриганка, посмевшим возомнить, что он может склонить меня к связи с ним? Неужели он искренне считал, что такая женщина, как я, способна продать свою душу, забыть о своём королевском величии за пригоршню бриллиантов? Да вы, мадам, сошли с ума, как и граф де Ферзей. Народ на самом деле мог бы досчитать меня виноватой, если бы я помиловала такого негодяя, как де Роган, самого большого негодяя из всех, несмотря на его благородное происхождение.

   — Не забывайте, заговорил де Ферзен. — Осуждая кардинала, ваше величество нападает не только на аристократию, но и на такую могучую силу, как Рим. Неужели вы, ваше величество, полагаете, что Ватикан будет спокойно взирать на то, как унижают его кардинала? Человека, которому известны сокровенные тайны Церкви? Нет, его не оставят в беде. Умоляю, используйте всё влияние на короля, отмените этот фатальный для вас, поспешный арест. Высокий ранг де Рогана требует, чтобы его судил лично король и никто другой. Потом, когда он во всём сознается, отправьте его на год в ссылку, и этим вы успокоите разволновавшихся аристократов. Они ещё пригодятся вашему величеству...

   — Даже если я буду нуждаться в их услугах сто раз, я не стану покупать их лояльность ценой своего позора. Вы оба заблуждаетесь, позвольте вам это откровенно сказать. Кто мне поверит, если я буду что-то скрывать, не позволю правосудию действовать так, как нужно, против моих обвинителей. Нет, нет. Я нисколько не сомневаюсь в вашей верности, мадам, и в вашей тоже, граф, но вы сильно заблуждаетесь на этот счёт. Французский народ меня ненавидит, это я знаю, но они не смогут неуважительно относиться к королеве, которая полна решимости дать достойный отпор всем этим негодяям, как любая честная женщина.

Де Ферзен и фрейлина не спускали глаз с разгневанной Марии-Антуанетты.

   — Я только горжусь... горжусь тем, что убедила короля его арестовать. Он колебался, но я сумела настоять на своём. Я заставила его понять, в каком безысходном положении я оказалась, и он наконец это почувствовал и согласился со мной.

Граф никогда не видел королеву такой красивой, с пылающим гневом лицом.

   — Ваше величество, ваш взгляд на историю делает вам честь, он лишний раз свидетельствует о вашем благородстве. Но в том мире, в котором мы живём, нужно всегда иметь наготове и щит, и меч. Теперь позвольте мне смиренно удалиться, сказав вам напоследок: вы поступаете далеко не мудро и не дальновидно. Вы сами, по собственному желанию, садитесь на скамью подсудимых вместе с этими подонками. Вы знаете, я боготворю ту землю, по которой вы ступаете, но мне тысячу раз приятнее увидеть, как из мрачной Бастилии освобождают всех этих негодяев, чем быть свидетелем того, как моя королева, защищая себя, унижается до этих мерзких тварей. Я готов на коленях умолять вас освободить кардинала, чтобы он оказал помощь следствию.

Мадам Кампан, всё ещё стоя на коленях перед королевой, осмелилась дотронуться до её платья.

   — Ваше величество, умоляю вас, прислушайтесь к нашим словам. Всё, что говорит вам граф, верно. Если вы намерены продолжать в том же духе, то лишь навлечёте на себя новые несчастья, а возможно, и гибель.

Мария-Антуанетта сверкнула глазами.

   — О какой гибели вы говорите? Королева Франции погибнет потому, что выдаст суду своих клеветников, чтобы они получили заслуженную кару? Вы полагаете, что королева — единственный человек в стране, который не имеет права рассчитывать на защиту со стороны правосудия? Боже, а я-то считала вас своими друзьями. Теперь я понимаю, что в глубине сердца вы всё же считаете меня виновной и посему советуете, как мне обезопасить себя ценой позора. Как по-вашему, где я прячу эти бриллианты?

Но граф не уступал.

   — Ваше величество, вам грозит смертельная опасность. Известно, что все бумаги кардинала были вовремя уничтожены из-за оплошности, допущенной полицейским офицером. И теперь, кроме вашего честного слова, у вас...

   — Разве этого мало? — перебила она, теряя самообладание. — На самом деле, как низко я пала, если позволяю обращаться ко мне с такими советами. Думаю, месье, вам пора. Разрешите сказать вам несколько слов на прощание: только моё честное слово и моя чистая совесть позволяют мне вывести этих негодяев на чистую воду и добиться их гибели. Тем не менее благодарю вас за совет.

Граф низко поклонился.

   — Вполне вероятно, что ваше величество правы. Благодарю вас за то, что соизволили меня выслушать. Если силы зла Не оставят вас в покое, то я к вашим услугам. Повторяю, моя жизнь принадлежит вам, распоряжайтесь ей, как заблагорассудится.

Он, кланяясь, попятился, и, раздвинув ветви, исчез.

Мадам Кампан рыдала.

— Ваше величество, вы жестоко отвергли самого искреннего друга. Этот человек на самом деле готов умереть за вас. У него благородное сердце. Не забывайте его, когда вам понадобится помощь.

Королева молчала. Бледная, с сосредоточенным лицом, она повернулась и зашагала ко дворцу.

...Вскоре король обнародовал открытое письмо парламенту, в котором заявлял, что «он, король Франции, полон справедливого негодования при виде того, к каким грязным средствам обличения прибегают в его стране, используя в своих целях признания его преосвященства кардинала; дело дошло до обвинения в мошенничестве его самой дорогой и любимой супруги...»

Граф де Ферзен сидел, погрузившись в мрачные мысли. Он знал, что королеву ждёт страшное будущее. Она оказалась в руках врагов, а недостатки королевы, совершенные ею ошибки настроят всех против неё на суде.

Кто может точно сказать, что такое любовь? Прежде он жил только ради удовольствий и не ставил перед собой никаких целей. Он считал себя таким же, как все, но вдруг рука Судьбы пробудила в нём скрытого гения — это был гений любви. Для него это стало поразительным откровением. Он словно заново родился и теперь стал по-новому, оценивать свою жизнь. Нужно набраться терпения, он знал, что придёт такой день, когда он станет действовать так, как нужно ей.

И она увидит, что такое настоящая любовь.

Если королева думала, что уже испила свою горькую чашу до дна, что стоит начаться суду, как правда, повинуясь строгому закону, тут же откроется, то она сильно заблуждалась. Едва суд приступил к рассмотрению дела, как Мария-Антуанетта осознала, что для королевы никакого правосудия не существует, ибо весь французский народ только и ждал, как ждёт голодный зверь, когда же эта заманчивая добыча окажется у него в пасти. Разве они могли когда-нибудь представить себе, что эту «австриячку» преподнесут им на блюдечке? Они опасались, как бы Людовик XVI не воспользовался правами де Рогана и не наказал его лично как король. Как радовался, как бесновался весь Париж, когда дошла весть о том, что сама королева — королева! — настояла на том, чтобы кардинал предстал перед Верхней палатой парламента, Верховным судом как обычный преступник. Наконец-то она попалась!