— Вы не считаете меня виновной? Вы меня никогда не подозревали? Значит, вы меня оправдываете? — медленно говорила она.

Он, стоя на коленях, обхватил её ноги — ноги любимой женщины — не королевы.

   — Оправдываю? Да разве можно обвинять страсти Христа, всех мучеников, всех святых? Как вы меня терзаете своими вопросами! Неужели вы считаете, что я способен на такую низость? Боже, за кого же вы в таком случае меня принимаете?

   — Друг мой, я всё знала, но мне так хотелось услышать от вас эти слова. Наступают опасные времена. Теперь вся моя жизнь будет посвящена только супругу, детям и залечиванию нанесённых мне душевных ран. Так как вы отказываетесь уезжать на родину, то позвольте мне попросить вас о великом подаянии. Мне нужна ваша шпага, ваша служба, может, и ваша жизнь. И в ответ я предлагаю вам вознаграждение...

Она осеклась, тяжело вздохнула...

Де Ферзен поднялся на ноги и теперь стоял перед ней совсем рядом.

   — Ваше величество, достаточно этих слов. Не нужно больше никакой награды. Я не получу ничего подобного и в раю. Я благословляю вас. Благодарю Бога за то, что он даровал мне встречу с вами.

За дверью послышались шаги. Кто-то повернул ручку двери. В комнату тяжёлой походкой вошёл король.

   — Мне сообщили, что граф де Ферзен вернулся из Англии. Он здесь!

Де Ферзен стоял по стойке смирно у самых дверей. Королева, взяв его за руку, подвела к королю.

   — Хочу представить вашему величеству самого верного друга в мире. Этот человек, который по своему рождению не является подданным вашего величества, посвящает свою шпагу, своё мужество и свою жизнь служению нам и нашим детям. Я рекомендую вам этого бесстрашного человека и рекомендую не для королевских милостей и почестей, а для борьбы с грозящей нам всем опасностью. Прошу ваше величество любить его за преданность так же сильно, как люблю его я.

Она произнесла эти слова без всякого колебания.

Король, повернувшись к графу, сказал:

— Месье, я принимаю рекомендации её величества и вашу благородную службу. Что мне ещё вам сказать?

Де Ферзен опустился перед Людовиком на колени и поцеловал его руку.

1 июня 1786 года, на следующий день после судебного решения парижского парламента по делу о «бриллиантовом ожерелье», Мария-Антуанетта написала близкой подруге, воспитательнице её детей, Иоланте де Полиньяк: «Приди же, приди ко мне, успокой мою больную душу. Вынесенный приговор — это ужасное оскорбление, нанесённое мне парламентом. Я вся обливаюсь слезами из-за свалившегося на меня горя и страшного отчаяния. Так приходи поскорее, сердце моё».

Громкая «афера с колье» не прошла бесследно ни для королевы, ни для короля. Трон катился к пропасти, но последние шесть месяцев бурного 1786 года принесли короткую передышку, словно злейшие враги королевы временно успокоились, притаились.

Королева вновь входит во вкус отчаянного транжирства. Она велит построить для себя маленький домик в Трианонском саду и инкрустировать стены своей спальни бриллиантами. Золотой дождь проливается на Версаль, круговерть праздников продолжается. Ведь у финансовой «кормушки» стоит Колонна, щедрый министр, которого все во дворце именуют не иначе, как Чаровник. И этот «чаровник» старается вовсю, изыскивая средства. В этот год, «год колье», Мария-Антуанетта истратила только на свои платья колоссальную сумму в 272 000 ливров! Её личные расходы на много превысили полагающиеся ей выплаты. Королева заказывает себе роскошные платья из тонкой полупрозрачной ткани — «молочные», последний крик парижской моды. У её модистки Бертен полно работы. Та, призвав всю свою богатую фантазию, создаёт для королевы гигантские шляпы: шляпы-корзины, шляпы-корабли, шляпы-замки, и это творчество обходится казне в громадные суммы.

Когда Марие-Антуанетте указывали на то, что она живёт не по средствам, что финансовое положение страны просто ужасающее, она, смеясь, возражала: «О чём вы говорите? О каком бедственном состоянии? Когда я прошу у де Колонны пятьдесят тысяч ливров, он приносит сто!»

Королева не знает или не хочет знать, что в некогда богатой Франции амбары пусты, арендаторы всё больше нищают, на плодородной щедрой земле этой страны, под самым голубым в Европе небом крестьяне испытывают страшную нужду. Глухое недовольство переходит в открытый ропот. Сверкают яркие зарницы, предвещающие грозу. Кое-где оголодавшие крестьяне громят и грабят усадьбы феодалов, грозят им страшной расплатой. Положение в стране всё ухудшается. И вот в конце 1786 года «чаровник» Колонна, вдруг делает странный кульбит. Он находит выход из тяжёлого финансового положения, так как проводимые королевской властью реформы уже давно увязли в рутине и ничего стране не дают. Он предлагает созвать ассамблею нотаблей — пусть они пораскинут мозгами, где взять деньги и как пополнить казну. Он пошёл ещё дальше, впервые открыл свои бухгалтерские книги — пусть посмотрят все эти маршалы, герцоги, пэры, судьи, принцы и принцессы, сколько они истратили, сколько денег выбросили на ветер. Государственный долг достиг фантастической цифры — он равен одному миллиарду двумстам пятидесяти миллионам ливров. Теперь вся страна узнала, во сколько народу обходится Версаль. Кто же во всём этом виноват? Нет, конечно, не король, он добряк и душка, невзыскательный простак. Нет, это не дворцовые балы и развлечения, необходимые по этикету, не две тысячи сто одиннадцать домашних слуг короля, не его четыре тысячи нахлебников королевского дома, нет. Есть только одна главная виновница. Это — королева. Теперь ясно, почему дорожает хлеб, почему растут и без того нестерпимые налоги. Государственный громадный дефицит объясняется только её безумными тратами. Это она посылает в Вену своему брату, австрийскому государю Францу Иосифу, миллионы для войн, это она осыпает деньгами и золотом своих многочисленных любовников, это она щедрой рукой платит за свои изысканные удовольствия.

В феврале 1787 года в «Комеди-франсез», когда давали «Аталию», впервые до королевской ложи донеслась обидная кличка «мадам Дефицит». Разгневанная королева покинула театр. Через несколько дней её освистали в опере. Теперь никто не называет её Марией-Антуанеттой или королевой. Только « мадам Дефицит».

Теперь она не посещает театры и другие места увеселений, так как министр полиции в туманных выражениях докладывает, что его люди не могут поручиться за её безопасность. «На время вообще бы лучше не появляться в Париже», — советует он. В отчаянии королева пишет своим последним преданным друзьям: «Что им от меня всем надо? Что я им сделала? »

Опасность велика, и Мария-Антуанетта это понимает. Она с большой неохотой сокращает свои личные расходы. Отказывается от услуг мадам Бертен, ограничивает траты на гардероб, увольняет шестьсот слуг, триста конюхов и грумов. Из её игорного салона исчезают ломберные столики, прекращается новое строительство в замке Сен-Клу, несколько королевских замков выставляются на продажу. Но всей этой экономии — приблизительно один миллион ливров — не хватает, чтобы покрыть чудовищный дефицит. Парламентарии недовольны и вызывают на «разборку» нового премьера Ломени де Бриенна. Они отказываются подписать внесённый королём проект указа о новом налоге на почтовые отправления и «территориальный» налог на владельцев земельных участков в пользу короля. Мария-Антуанетта заставляет супруга одобрить собственные указы в ходе судебного заседания в Версале по праву «Королевского кресла», и 6 августа... разгневанный король отправляет весь парламент «в ссылку» — в Ртуа, подальше от столицы.

Париж взбунтовался. Чернь высыпала на улицы. Толпа останавливала кареты богатых людей, поливала аристократов грязными оскорблениями и даже сожгла чучело премьер-министра. Теперь все знают, что после смерти бывшего премьера Верженна правительством правит королева. На площадь де Грев притащили и её чучело. Его не сожгли только из-за вмешательства полиции.