Стоит ли удивляться, что по стране поползли слухи о позорной страсти королевы-картёжницы? Рассказывали, что однажды она не выходила из-за игорного стола целые сутки — ровно двадцать четыре часа! Это было, конечно, неправдой, но тем не менее все охотно верили этой лжи. «Народные деньги летят на ветер!» — повсюду раздавались недовольные голоса.

Как ей было неприятно вспоминать сейчас эти раскрасневшиеся лица, дрожащие руки, и она, королева, вместе с ними, тоже возбуждённая, раскрасневшаяся от азарта. Мария-Антуанетта никак не могла забыть серьёзные печальные глаза де Ферзена, который стоял возле стены, взирая на игру. Он сам никогда не принимал в ней участия.

Но бывало кое-что и похуже. Эти ночные концерты в садах королевских дворцов, которые, может, и были совсем невинным развлечением, но последствия их были самыми что ни есть разрушительными. Полная луна висела в небе над зелёными деревьями, звёзды отражались в ручейках и бассейнах фонтанов, тихая, чарующая музыка, приглушённый говор восторженных голосов. Боже, как тогда всё это ей нравилось! Правда, сама она никогда не покидала террасы, но другие женщины уходили со своими кавалерами в глубину садов, в чащу кустов. Случайные простолюдины смешивались со знатью, с придворными дамами, даже с её фрейлинами на террасе, а потом сочиняли такие умопомрачительные байки о королевском распутстве и ночных оргиях придворных, от которых глаза лезли на лоб. Потом эти выдумки появлялись в клеветнических грязных листках.

Да, и тогда она не прислушивалась к мудрым предостережениям. Сам король никогда на этих концертах не бывал. Она продолжала их организовывать по собственной инициативе и под свою ответственность.

Мадам Кампан и другие приближённые передавали ей ужасные истории, которые распространялись по всему Парижу, но она только презрительно смеялась.

Теперь Мария-Антуанетта уже не смеялась, не выражала при всех высокомерного презрения. Всё это осталось в прошлом.

А разве можно её всерьёз упрекать в безумной расточительности? Нет, нечего её в этом обвинять. Мотовство, безрассудные траты не в её природе. Разве не отказалась она от солидной прибавки к её личным доходам, которую предложил министр финансов де Калонна? Разве не отказалась она от бриллиантового ожерелья, которое ей так понравилось? Разве...

Дверь отворилась, и на пороге появилась мадам Кампан с письмом в руках. Приход фрейлины сразу нарушил стройный ход мыслей, словно вспорхнула и улетела в разные стороны стайка пугливых воробьёв.

   — От Бёмера? Что-нибудь предлагает? — спросила королева, бросив взгляд на подпись на конверте. — Но у меня нет ни денег, ни желания на покупки. Дайте-ка мне письмо!

Пробежав глазами написанное, она в удивлении подняла глаза.

   — Этот человек сошёл с ума. Что он имеет в виду? Нет, вы только послушайте, что он пишет:

«Ваше величество,

Ваш покорный слуга выражает своё глубокое удовлетворение по поводу того, что Ваше Величество стала владелицей самого прекрасного набора бриллиантов во всей Европе. Так как я был их собирателем, то прошу покорно, Ваше Величество, не забывать Вашего смиренного и самого верного подданного Бёмера».

   — Нет, он на самом деле сумасшедший! — повторила она. — Какой «самый прекрасный набор бриллиантов»? У меня есть «Санкти», «Регент» и другие, камни, но он к ним не имеет абсолютно никакого отношения. Может, у него начались галлюцинации? Нужно установить за ним медицинское наблюдение.

Мадам вдруг перебила королеву:

   — Ваше величество, кажется, я догадалась. По-моему, он имеет в виду те восхитительные бриллианты, которые вы давным-давно приобрели для своих серёг. Может, у него остались ещё точно такие?

Мадам Кампан говорила о шести великолепных бриллиантах грушевидной формы, которые были использованы для серёг тогда, когда Мария-Антуанетта всходила на трон. Она их на самом деле купила у ювелира за баснословную цену.

   — Может быть, — согласилась королева. — Теперь он надеется на мои милости. Ну, если его увидите, передайте, что я больше не желаю покупать никаких драгоценностей. У меня от них оскомина. Теперь мне приходится думать совершенно о другом и носить то, что соответствует моему положению, не больше. Но я уверена в том, что он немного свихнулся. Такие подозрения у меня давно появились.

Она разорвала листок пополам, поднесла его к горящей свече.

   — У этого человека постоянно в голове возникают какие-то безумные замыслы. Передайте ему, что я больше никогда в жизни, до самой своей смерти, не буду покупать бриллианты. И если у меня появятся свободные деньги, то я лучше их истрачу на недвижимость в Сен-Клу.

   — Должна ли я послать за ним?

   — Ни в коем случае. Достаточно того, что вы с ним когда-нибудь, при случае, встретитесь. Позовите мою чтицу, пусть немного почитает для успокоения. Моя душа так устала...

Дня через четыре мадам Кампан покинула Версаль, чтобы немного побыть в своём загородном доме. На сердце у неё было тревожно. Она уже предчувствовала грозу, и её всё больше пугали самые дикие слухи, которые из Парижа доходили и до этой сельской глуши. Ей требовался отдых, чтобы собрать силы и во всём поддерживать королеву. Как здесь тихо: на зелёных лужайках словно чарующая музыка журчат ручейки, стекающие с подернутых изумрудным плющом скал, тишина царит в доме, бесшумно передвигаются слуги. Здесь можно громко разговаривать, спокойно спать, не боясь чужих глаз и ушей, как в Версале. Да, она скоро восстановит силы.

На четвёртый день отдыха, когда мадам сидела на лужайке под большим деревом, подошла её верная Мари.

   — Мадам, месье из Парижа просит чести быть вами принятым. Это... месье Бёмер.

   — Бёмер? — в удивлении переспросила мадам Кампан, уронив от неожиданности книгу. — Ах, да, ювелир королевы. Хорошо, приведите его сюда, Мари.

Какая удобная возможность исполнить поручение королевы, чтобы прекратить глупые демарши выжившего из ума старика.

Бёмер медленно шёл за Мари, и мадам Кампан сразу заметила, что он явно не в духе. Ювелир был очень бледен, глаза у него бегали. «Видимо, королева права, — подумала она, кивнув посетителю. — С головой у него не всё в порядке. Чем иначе объяснить такое таинственное поведение?»

   — Садитесь, месье, — пригласила его хозяйка.

   — Тысяча благодарностей, мадам. Но мой визит будет настолько кратким, что я вполне могу и постоять. Прошу простить меня за вторжение, но мне непременно нужно знать, есть ли у вас какое-нибудь письмо для меня от королевы?

   — Нет, она ничего мне не давала. Но у меня для вас есть её, так сказать, устное послание.

Он вздрогнул.

   — Ах, мадам! Это так важно для меня!

Мадам Кампан повторила слово в слово то, что ей сказала королева. Надежда сразу же погасла в глазах у старика.

   — Ну, а ответ на то письмо, которое я ей послал? К кому мне за ним обратиться?

   — Ни к кому. Её величество сожгла вашу записку, толком в ней ничего не поняв.

Лицо у него задёргалось.

   — Мадам, но это просто невозможно. Её величество прекрасно знает, что должна мне деньги, и я пока их не получил.

   — Деньги? Месье Бёмер, о чём вы толкуете? Последние ваши счета, присланные королеве, были давным-давно оплачены.

   — Мадам, простите меня, но вы не посвящены в эту тайну. Человек, которому грозит разорение и нищета из-за долга в четыреста тысяч ливров, не может принять в качестве уплаты лишь проценты по ним.

Она, ничего не понимая, молча смотрела на него. Каждое произнесённое Бёмером слово явно указывало на верность поставленного королевой диагноза — он на самом деле сошёл с ума. Фрейлина с тревогой посмотрела на окна дома, мысленно измеряя расстояние до надёжного убежища. Сумеет ли она вовремя до него добежать?

   — Вы в своём уме? — наконец выговорила мадам. — За что королева задолжала вам такую баснословную сумму?

   — За ожерелье, мадам. За моё бриллиантовое ожерелье.

Снова она убеждалась в его безумии.