Н А. Некрасов. Фотография 1859 года.

Редакторы выстаивают свои статьи. Карикатура из журнала «Искра».

Оценивая работу Добролюбова в «Современнике», Некрасов говорил: «…С самой первой статьи его, проникнутой, как и все остальные, глубоким знанием и пониманием русской жизни…все, кто принадлежит к читающей и мыслящей части русской публики, увидели в Добролюбове мощного двигателя нашего умственного развития. Сочувствие к литературе, понимание искусства и жизни и самая неподкупная оценка литературных произведении, энергия в преследовании своих стремлений соединялись в личности Добролюбова. «Меньше слов и больше дела» — было постоянным девизом его…» Так вспоминал Некрасов о своем рано погибшем друге и соратнике в речи, произнесенной над его могилой. Он утверждал также, что «в Добролюбове во многом повторился Белинский»; Некрасов имел в виду принципиальность в оценке литературных явлений, преданность, революционным убеждениям, громадное влияние критиков на русское общество.

Все эти качества проявились в избытке сразу же по приходе Добролюбова в «Современник». Статьи его, проникнутые духом воинствующего демократизма, носили боевой характер.

Замечательна по существу и по форме статья о сочинениях графа В. Соллогуба, написанная еще в стенах института, но вышедшая из печати ко времени возвращения Добролюбова из Нижнего (она появилась в июльской книжке «Современника» за 1857 год). Этой статьей он начал свою долгую и упорную борьбу с либерально-дворянской литературой. Чтобы отстаивать принципы народности и реализма, надо было расчистить место, освободиться от всего, что мешало развиваться тем росткам нового, которые внимательно отыскивал критик в литературе и жизни.

В статье о Соллогубе нет ни одного резкого слова, — наоборот, вся она написана спокойно, корректно и внешне имеет вид прямой похвалы писателю. Добролюбов даже спорит с критиками, которые не сумели оценить его достоинств; «До сих пор весьма мало обращали внимания на одну особенность графа Соллогуба, в этом отношении равняющую его чуть ли не с самим Марлинским, — на его блистательное красноречие в описаниях и разговорах действующих лиц». Приведя вслед за этим несколько цитат, наглядно подтверждающих, что в смысле фразерства и цветистых описаний Соллогуб превзошел самого Марлинского, критик делает вывод: «Все это решительно убеждает нас, что талант графа Соллогуба нисколько не изменился и блестит по-прежнему, по крайней мере, в отношении к искусству выражения».

Переходя к существу дела, Добролюбов хвалит Соллогуба за его удивительно подробные описания быта, но тут же выясняется, что кругозор писателя-аристократа ограничен узкими пределами «большого света». «В особенности описания великосветского общества хороши у графа Соллогуба. Он изображает его с любовью, нежность вникает в малейшие, едва уловимые оттенки различных его явлений, разбирает его с уверенностью знатока и близкого человека. Это, впрочем, совершенно натурально: автор «Большого света»[14] сам живет среди этого общества; он кровно связан с ним, Он ежедневно видит перед глазами «эту бедную картину этого бедного Света», как он сам выражается… Немудрено, что он так хорошо ее описывает: он полагает здесь часть души своей, выражает самого себя…»

Из приводимых вслед за этим цитат видно: жизнь великосветского общества пуста и бессмысленна, герой рассказов Соллогуба, в которых он выражает самого себя, — светские хлыщи и фаты — люди до предела ничтожные.

Насмешливые замечания Добролюбова, прикрытые ироническими комплиментами, со всей очевидностью показывали, что ничтожество Соллогуба, салонного писателя 30-х годов, внезапно воскресшего совсем в другую эпоху, определялось прежде всего реакционностью его мировоззрения; Добролюбов вскрывает классовую природу писателя, «кровно связанного» с верхними слоями общества, с «большим светом», и чуждого народу.

В разборе творчества графа Соллогуба, а также в написанных вслед за этим статьях о романе графини Е. Ростопчиной, о пьесе барона Е. Розена, о стихах В. Бенедиктова и некоторых других забытых теперь поэтов Добролюбов произнес суровый приговор литературе реакционного дворянства, литературе вчерашнего дня, выглядевшей прямым анахронизмом в условиях нового времени. Покончив с этой задачей, критик переходил к другим, еще более насущным литературно-политическим вопросам.

В обстановке обострения классовых противоречий в стране особую опасность для революционного лагеря представляла идеология дворянского либерализма, определявшаяся стремлением некоторых кругов дворянства к административным реформам, к исправлению отдельных недостатков с помощью робкой критики «в пределах дозволенного».

Этот либерализм, объективно смыкавшийся с крепостничеством и представлявший собой один из вариантов политической программы правящих групп, в литературе находил самое откровенное и многообразное выражение. Он становился особенно опасным потому, что нередко маскировался в одежды народолюбия и красивыми словами пытался прикрыть свое бессилие перед лицом чудовищных пороков старого режима. Он пытался даже осуждать эти пороки и говорить о борьбе с крепостничеством, но на деле это было, по словам Ленина, борьбой «внутри господствующих классов, большей частью внутри помещиков, борьбой исключительно из-за меры и формы уступок. Либералы так же, как и крепостники, стояли на почве признания собственности и власти помещиков, осуждая с негодованием всякие революционные мысли об уничтожении этой собственности, о полном свержении этой власти»[15].

Понятно, что вожди революционной демократии 60-х годов, идеологи крестьянской революции, видели в либерализме злейшего своего врага и вели беспощадную борьбу с ним.

Отличительным свойством дворянского либерализма было противоречие между словом и делом, между теорией и практикой, между добрыми намерениями и полной неспособностью осуществить их на деле. Русская литература запечатлела тип такого прекраснодушного героя, вся сила которого заключалась в красноречии, немедленно увядавшем, едва только герой сталкивался с жизнью, с практикой. Добролюбов со свойственной ему политической проницательностью рано понял назревшую необходимость разоблачения «героизма» этого рода во всех его разнообразных проявлениях. Развенчание либерально-дворянской. литературы и утверждение нового героя — человека дела — явились в дальнейшем предметом лучших критических выступлений Добролюбова. Но начало этой борьбе было положено гораздо раньше: уже в статье о сочинениях Соллогуба содержатся выпады против основных тенденций либерально-дворянской литературы. Критик говорит об одном из героев Соллогуба следующее: «Ни правил, ни взглядов у него нет; он по легкомыслию готов совершить доблестный подвиг, так же, как и покуситься на гнуснейшее преступление… Он почти никогда не думает, а только кричит, повторяя то, что слышал от других, и слова его никогда не сходятся с поступками…» В этом суждении справедливо видят не столько обличительную характеристику соллогубовского героя, не представлявшего особого интереса для Добролюбова, сколько оценку определенного общественного типа, вызывавшего резко враждебное отношение революционных демократов.

С еще большей силой и остротой вопрос о никчемных людях из дворянства поставлен Добролюбовым в следующей его большой статье — о «Губернских очерках» Салтыкова-Щедрина, появившейся в «Современнике» в конце 1857 года. Это была первая статья Добролюбова, положительно оценившая произведение современной ему литераторы. Критик знал и высоко ставил ранние повести Салтыкова 40-х годов, послужившие для Николая I поводом, чтобы сослать в Вятку молодого вольнодумца, зараженного, идеями утопического социализма. Новая книга Салтыкова, написанная на основе наблюдений над вятской действительностью, давала Добролюбову большой материал для политических обобщений и позволяла видеть в ее авторе будущего союзника революционной демократии.