Очевидно, что сатира, посвященная Гречу, не была простой шалостью или остроумной выдумкой, — это было серьезное политическое выступление, направленное против реакционного правительственного мероприятия в литературе, одобренного и поощренного самим Николаем I.

В «секретном» письме Добролюбова Михаилу Благообразову от 18 июня 1855 года, посланном в Нижний с «оказией», мы можем ощутить то настроение, под влиянием которого возникло юбилейное «поздравление» Гречу. Автор вспоминал здесь о том, что Пушкин и Лермонтов в свое время писали острые сатирические стихи. Несомненно, ему хотелось продолжить эту обличительную традицию. Мечта о подвиге во имя общего блага, во имя справедливости с детских лет жила в его сознании (вспомним ранние нижегородские стихи!). Теперь эта мечта принимала реальные очертания. Добролюбову представился случай «отомстить» (по его выражению) одному из самых видных реакционеров, сподвижнику Булгарина, бывшего в свое время злейшим врагом Пушкина и Лермонтова.

В добролюбовских стихах патриотическая мысль сочетается с резким осуждением державного произвола», литературных слуг реакции, врагов «свободы, правды, чести», среди которых названы не только сам Греч, но и его друг «мошенник» Булгарин, и князь Вяземский, и барон Розен, прославившийся нещадным коверканием русского языка, и некоторые безвестные литераторы, группировавшиеся округ «Северной пчелы».

Добролюбов заботился о распространении своего «поздравления» Гречу. По-видимому, с помощью Щеглова он разослал экземпляры стихотворения во многие редакции и самому юбиляру. А. А. Краевскому, редактору «Отечественных записок», стихи были посланы вместе с таким письмом:

«Милостивый государь, Андрей Александрович!

Получивши недавно из Иркутска, стихотворение, написанное в честь Николая Ивановича Греча, и узнавши, что оно уже ходит по Петербургу в рукописях, честь имею сообщить Вам его и просить Вас поместить его в Вашем журнале, чтобы, сделать еще более известными заслуги нашего почтенного грамматика, Ваша известная любовь к просвещению и уважение к Николаю Ивановичу позволяют мне, надеяться, что Вы не откажете в моей просьбе».

Вполне возможно, что подобные издевательские письма были отправлены и в другие редакции. До поры до времени никто не подозревал, что их автором является скромный студент Педагогического института. Но вскоре некоторые товарищи, неосторожно посвященные в это дело Щегловым, проболтались в нескольких домах; имя автора стали называть все чаще, и, наконец, слух дошел до директора. У студентов Добролюбова и Щеглова сделали обыск. При этом у Добролюбова, по его собственному рассказу (в письме, написанном полгода спустя), «не нашли того, чего искали, но; захватили другие бумаги тоже довольно смелого содержания…».. Несколько иначе говорит об этом Шемановский. Согласно его воспоминаниям, вообще отличающимся большой точностью, у Добролюбова были найдены черновики стихотворения на юбилей Греча с помарками и поправками, выдававшими автора; кроме того, у него нашли несколько печатных и переписанных от руки сочинений Герцена, — а по тем временам хранить или распространять произведения революционного эмигранта было не менее опасно, чем писать антиправительственные стихи. У осторожного Щеглова не нашли ничего предосудительного.

Как бы то ни было, но Давыдов пришел в ярость. Добролюбов был арестован, то есть посажен в лазарет, заменявший карцер. Директор устраивал ему допросы, кричал, грозил исключением из института и даже Сибирью. Он заявил, что, как верный слуга государя, обязан донести о своих находках Третьему отделению (так называлась политическая полиция в николаевской империи). Добролюбов понял, что дело принимает серьезный оборот, грозит крушением его планов на будущее, и решил признаться во всем (этот поступок он позднее признавал малодушным). Сделав вид, что он чистосердечно раскаивается, студент представил директору такое рассуждение:

— Я — погибший человек, заслуживший за свое преступление лютую казнь, но на моих руках большая семья; за что же она будет гибнуть? За мое преступление, по русским законам, следует ссылка в Сибирь. Ваше превосходительство имеет возможность наказать меня ссылкой и в то же время не погубить мою семью. Я подам прошение об определении меня в уездные учителя, и вы можете послать меня в какой-нибудь далекий сибирский город; я буду наказан, но моя семья не будет лишена последнего куска хлеба.

Давыдов согласился и принял прошение. Раздувать историю, которая могла бросить тень на весь институт, было не в его интересах. Кроме того, он понимал, что такие студенты, как Добролюбов, служат украшением учебного заведения, явно переживавшего период упадка. Наконец, за Добролюбова хлопотали институтские профессора (прежде всего Срезневский) и влиятельные люди, вроде Сергея Павловича Галахова, сыну которого он давал уроки.

Несколько дней Добролюбова мучили страхом и неизвестностью; он продолжал сидеть в лазарете, куда обычно отправляли провинившихся, студентов — на том основании, что всякий преступивший волю благодетельного начальства не может считаться нормально здоровым человеком и нуждается в исцелении. Однако прошению Давыдов не дал хода, а припрятал его, надеясь, что оно пригодится в будущем: в случае чего поможет держать в руках строптивого и неблагонадёжного студента.

Таким образом, первое политическое выступление Добролюбова завершилось его моральной победой. История с юбилейным «поздравлением» Гречу, послужившая для него, как бы пробой сил в преддверии будущих сражений, на этом, казалось бы, и кончилась. Но не кончилась борьба Добролюбова с Гречем — молодой революционер не сложил оружия и вскоре, выбрав удобный момент, снова с ещё большей силой обрушился на врага.

18 февраля 1855 года Добролюбов и его друзья считали днем, радостным для России: в этот день умер Николай I, злейший враг русского народа, жандарм Европы, палач Пушкина и Лермонтова, снискавший заслуженную ненависть всех честных русских людей. Студенты Педагогического института, получавшие газеты, с нетерпеливым ожиданием встречали бюллетени, извещавшие о болезни Николая. Шептались по углам и коридорам, вспоминали 14 декабря 1825 года. В один из таких дней в камеру, где жил^: Добролюбов, вбежал студент с криком: «Ванька плачет!» Все высыпали за дверь, чтобы полюбоваться этим зрелищем. Действительно, Давыдов ходил большими шагами в профессорской комнате, тихо разговаривал с инспектором и беспрестанно утирал глаза платком. Время от времени он громко вскрикивал: «Бедное наше отечество!»

Студенты сразу поняли: Николай умер. После обеда Шемановский вышел на Дворцовую площадь. Здесь в разных местах стояли группами мужчины и хорошо одетые дамы. На площади царствовало молчание. только из одной группы по временам слышался смех оттуда виднелись треугольные шляпы студентов. Шемановский пригляделся к людям, никаких следов слез на лицах не было заметно. К дворцу Подъезжала карета за каретой. В больших окнах дворца виднелись лакей в красных ливреях; они беспрестанно подносили белые платки к глазам, напоминая замашки директора Педагогического института.

Вечером Шемановский встретился с Добролюбовым. Подойдя к своему другу, Добролюбов сказал: «Не хочешь ли прочесть стишки?» — «Твои?» — «Мои». Шемановский взял тетрадь и прочел: