Там был первобытный лес, слово, от которого прячешь лицо в ладони, там росли цветы в метр высотой, там были настоящие пещеры, аметисты, — если проникнуть вглубь горной породы, — или хотя бы черепахи и бабочки Мертвая Голова. Каждое утро и в полдень, когда солнце увешивает (в типографской копии от руки изменено: угнетает) жизнь белой тяжестью, можно было вглядеться в близкую и ужасную тайну. Мир лишь тогда столь бесконечен, когда он действительно — тайна.

Однажды вечером, еще перед заходом солнца, я отважился на это. Раскачиваясь на скользких камнях потока, я вцепился в кустарник на другой стороне. Я оставался там, не сделав дальше и десяти шагов, возможно, с четверть часа. Все, все было таким, каким было; и как я все предугадал, так оно и вышло. Да, еще сильнее подтвердилось мое предвидение.

Я пришел домой, дрожа, с закрытыми глазами, будто пойманный сетью. К бутерброду и яблоку я и не притронулся, — ведь я жил глубоким, наполняющим меня откровением. Я видел, как по мягкому пастбищу на вершине другой стороны едет причудливой формы позолоченная повозка. Я знал все! И о тех одиноких, благородных, замкнутых людях — все знал!

Я отвел взгляд, так как мое детство едва могло вынести столько чудес и, прежде всего, столько мыслей.

Мне больше нечего сообщить о другой стороне.

1916