— Теперь я чист? — спрашивает он.

— Чуточку чище! — смеется она.

— Но это ведь был не огонь, а только красивый фейерверк.

Они идут в другое крыло храма. Теперь лето. Созревшие колосья тянутся вверх и лопаются, будто рвутся скрипичные струны. Повсюду васильки и мак, подорожник и прекрасный куколь. Солнце пышет жаром.

— Ах, как тепло отзывается во мне это созревание и спелость! — говорит женщина. — Я ведь — сама природа. Да, я!

Ветер треплет ее локоны, они падают ей на лоб. Она приглаживает их ладонью.

— Как это прекрасно, — ощущает Лука.

Он говорит:

— Как ты красива! Я люблю тебя!

Она не смотрит на него. Но тихий стон блаженства срывается с ее губ.

— Это звезда во мне бродит как вино.

Мановением руки она сгибает воздух, будто ласкает невидимую беременность духа.

Потом она крепко его целует.

— Я не знала, что так бывает.

— Я тоже не знал.

— Я думала, что нельзя дарить счастье, что люди лгали бы, не решаясь признаться в нем самим себе.

— Я думал, это было бы самым отвратительным и ничего бы не принесло, кроме отвращения и усталости, которые мы, мужчины, скрываем, чтобы не быть жестокими.

— И теперь мы его познали! — Она сжимает его руку.

— О, рука, рука, рука... — шепчет он.

А она:

— Уже наступает вечер.

Лука стоит рядом с женщиной у открытого окна. За окном — ночь, сад шумит.

— Я буду целовать тебя сегодня ночью.

— Я счастлива, — говорит она.

— Ты счастлива, потому что я принадлежу тебе?

— Да, но еще из-за чего-то другого, любимый!

— Могу я целовать тебя сегодня ночью?

— Ничего другого тебе и не остается.

За окном яростно свиристит какая-то мерзкая птица.

— Это дурной знак? — спрашивает он.

Она отвечает:

— Не знаю.

— То, что мы делаем, — грех?

Она смеется.

Они обнимаются.

Терраса. Как тепло этой ночью! Она сидит, золотисто-смуглая, в кресле. Лука лежит, руки под головой, на полу и пристально смотрит на звезды.

— Если б мы находились на экваторе, мы видели бы Южный Крест.

Неподвижная звезда начинает холодно сверкать множеством красок, как злобная ледышка. Лука видит, как эта таинственная звезда растет и увеличивается. Он чувствует: сейчас, в это мгновение, взглянули на нас безжалостные глаза охотника.

«Молчи», — говорит ему в ужасе внутренний голос.

Но Лука уже произносит:

— Я вижу злую звезду над нами.

Ему кажется, что вот-вот его ударят кнутом по спине. В наказание.

В ее голосе страх:

— Не смотри вверх и не говори об этом.

Птица снова свиристит. Все громче и громче. Она верещит так, словно длинным крючковатым клювом подпиливает деревья в саду жизни, в лесу жизни. Лука думает: «Я не скажу об этом». Он смотрит на нее. Она как будто ничего не слышит.

Потом:

— Не угрожает ли любви смертельная ловушка?

— Какая?

— Похоть.

В ее глазах слезы.

Он продолжает:

— Я чувствую, в чем проклятие разврата. Она ускользает. Она отдаляется от возлюбленного, и это ее убивает. — Он бросается перед ней на колени и шепчет: — Мы должны навсегда оставаться братом и сестрой.

Они в комнате. Она одета в белое платье из флера и держит в руке свечу.

Ночная птица пилит все настойчивее.

Она говорит с дрожью в голосе:

— Закрой окно.

Лука спит. Сладкий аромат тимьяна окутывает его. Внезапно в дверь громко стучат. Он просыпается, вскакивает. Вот он стоит на лестнице большого дома. Испуганные люди спешат наверх и обратно. Женщины с распущенными волосами и в ночных рубашках. Некоторые несут тазы и полотенца, другие — зажженные свечи. Все стонут и шепчутся. Он слышит: «Женщина!» — «Она умирает!» — «Слишком поздно!» — «Пошлите за помощью!» — «Женщина...»

В бешенстве выбегает он из дома, с рычанием и ревом. Он мчится по саду, перепрыгивает изгородь.

Уже утро. Небо заволокло тучами. На нескончаемом крутом откосе густой кустарник бросается ему навстречу. Лука изодран и исцарапан. Он все время кричит:

— О Боже! Боже! Боже!

Вот он попадает в болото, увязая в трясине все глубже и глубже. Вязкая жижа ему уже по грудь. Он не может сопротивляться. Но снова и снова пытается выбраться. Вот он стоит на проселочной дороге. Он больше ничего не понимает.

На цыпочках входит он в спальню. Она в постели, она умирает, на лбу у нее полотенце. Она так прекрасна, ее тело будто парит в воздухе. Он проклинает свою преступную плоть. Он кидается к ее постели и падает на колени.

— Я во всем виноват!

— Вины нет. — Она улыбается, и в этом мгновении — триумф языческого мира.

— Я убил тебя.

— Мы это сделали вместе, — тихо успокаивает она.

Он стонет:

— Ты не должна умирать! Тебе нельзя умереть!

Лицо ее сияет гордостью, когда она говорит:

— Если я умру, то принесу себя в жертву твоему духовному выздоровлению.

О, не знающий страданий сновидец!

Жестокая действительность должна стать и твоей реальностью. Единым должно быть твое существование, иначе никогда не начнешь ты жить и никогда не умрешь!

— Любимый мой! Наверное, все это кажется тебе адом.

Она приподнялась на постели.

— Напиши свое имя на листке бумаги, мне положат его под язык. Так сильно я тебя люблю!

— Жить, жить, жить... — лепечет Лука.

Она говорит:

— То, что станет самым святым, нашим завершением, — вот тут! — Она кладет ладонь на голову коленопреклоненного. — А теперь иди!

— Куда? — спрашивает он.

— Искать, искать! — слышит он еще.

И тут он проснулся. У его постели стояла жена горняка. Теперь голову ее покрывал платок, а другой был накинут на плечи.

— Пора! Я должна идти в карьер к мужу.

Он был растерян, не пришел еще в себя. За окном уже светало.

— Вы нашли забытый сон?

— Нет. Это был не тот сон. Другой. Прекрасный и страшный.

Женщина поставила перед ним молоко и хлеб, взглянула ему в лицо и сказала:

— То, что было предсказано, произошло. Вы у меня переночевали.

— К тому, что я ищу, я подошел ближе, намного ближе, — ответил он, — но своего сна я еще не нашел.

— В третий раз вы его, без сомнения, отыщете.

Тут оба подошли к двери.

Она несла в руках два кувшина. В одном молоко, в другом — красное вино.

Это — жертва, которую ставят мертвецам у входа в преисподнюю, подумал Лука. А потом сказал самому себе:

— Куда же теперь?

Добрая женщина взяла его за руку.

— Идите все время по лесу. Отдайтесь судьбе. Если вы не найдете свой сон к полудню, он будет потерян навсегда. Поднимитесь на холм, поросший дубами, если он перед вами появится. Я сама там уже была. Там в сиянии полдня встречает меня мой любимый. Женщинам не заказано там появляться. Мужчинам же это запрещено, если их туда не послали.

Он почувствовал, что жена горняка не касается больше его руки; когда он поднял голову, она исчезла.

Снова вошел Лука в лес и часами бродил меж деревьев. Сегодня, однако, ни поляны, ни долины, ни просеки ему не попадались, и ничто не отвлекало странника от глубокой сосредоточенности. Все время он думал о женщине из сна, как лежала она, умирая; он снова переживал, как выбирался из трясины болота, взывая к Господу; страх снова проснулся в нем, и все услышанные во сне слова веяли холодным дыханием ему в затылок.

Странствия его первого дня были тоской по родине, скитания второго — страстным желанием, а третий день его был наполнен любовью. Наступил полдень, и все запахи леса исчезли, легчайшие дуновения ветерка затихли, птицы смолкли. И вот перед ним — холм со старыми дубами на вершине, о котором рассказала ему жена горняка. Жил ли уже этот холм в его памяти? Бывал ли здесь Лука в годы своего детства? Он отмахнулся от этой догадки. Он поднялся по узенькой тропинке наверх. На вершине холма в середине дубового леса находилась поляна, а на поляне поднималась очень широкая, низкая, круглая каркасная конструкция из старой фанеры с отблескивающими окнами. Все строение было совершенно оголено. Двустворчатые ворота стояли широко распахнутые, и блестящая гравиевая дорожка перерезала строение по диаметру.