Повисло молчание.

В конце концов Айвен заговорил:

– Простите за вчерашний вечер, Элизабет. Вы знаете меня, тут не было злого умысла. – Он остановился, лихорадочно соображая, как объяснить ей, что произошло с ним вчера и стоит ли вообще это делать, и решил, что пока не надо. – Знаете, Элизабет, чем больше вы пытаетесь все упростить, тем сильнее все усложняете. Вы создаете правила, возводите стены, отталкиваете людей, обманываете саму себя и не обращаете внимания на искренние чувства. Это не делает жизнь проще.

Элизабет провела рукой по волосам.

– У меня пропала сестра, на руках шестилетний племянник, для которого я должна быть матерью, хотя ничего не понимаю в детях, отец, который неделями не отходит от окна, потому что ждет возвращения жены, исчезнувшей больше двадцати лет назад. Вчера вечером я поняла, что делаю то же самое, что и он: сижу на ступеньках и, глядя в окно, жду мужчину без фамилии, который говорит мне, что он родом из какого-то Яизатнафа. Дня не проходило, чтобы я не искала этот чертов Яизатнаф в Интернете и в атласе, пока не выяснила, что его не существует. – Она перевела дыхание. – Вы мне нравитесь, Айвен, правда, но сначала вы меня целуете, а потом не приходите на свидание. Я не понимаю, что между нами происходит. У меня и так достаточно тревог и боли, и я не хочу пополнять эту коллекцию. – Она устало потерла глаза.

Они смотрели на озеро. Из воды опять выпрыгнул лосось, пошла рябь, и раздался мягкий всплеск. На другой стороне цапля на своих ногах-ходулях тихо подошла к кромке воды. Это был настоящий рыбак за работой, наблюдающий и терпеливо ждущий нужного момента, чтобы пробить клювом стеклянную поверхность воды.

Айвен не мог не заметить сходства между работой цапли и своей собственной.

Когда роняешь на пол стакан или тарелку, раздается громкий стук. Когда разбивается стекло, ломается ножка стола или со стены падает картина, это производит шум. Но когда разбивается сердце, оно разбивается бесшумно. Казалось бы, должен раздаться невероятный грохот или какой-нибудь торжественный звук, например удар гонга или колокольный звон. Но нет, это происходит в тишине, и хочется, чтобы грянул гром, который отвлек бы вас от боли.

Если звуки и есть, то они внутри. Крик, который никто, кроме вас, не слышит. Он такой громкий, что у вас звенит в ушах и раскалывается голова. Он бьется в груди, как огромная белая акула, пойманная в море, и напоминает рев медведицы, у которой отняли медвежонка. Вот на что это похоже – на огромное обезумевшее пойманное животное, ревущее и бьющееся в плену собственных чувств. Но таково свойство любви – для нее нет неуязвимых. Это дикая, жгучая боль, открытая рана, которую разъедает соленая морская вода, но когда сердце разбивается, это происходит беззвучно. Внутри у вас все надрывается от крика, и этого никто не слышит.

Элизабет видела, что у меня сердце разбито, а я видел, что и у нее тоже, мы оба знали об этом, даже не сказав друг другу ни слова. Пришло время перестать витать в облаках и встать на твердую землю, от которой мы и не должны были отрываться.

– Пора возвращаться, – сказала Элизабет, вставая со скамьи.

– Почему?

– Потому что начинается дождь. – Она посмотрела на него так, как будто у него было десять голов, и вздрогнула от капли дождя, упавшей ей на лицо.

– Что с вами? – засмеялся Айвен, усаживаясь поудобнее в знак того, что никуда не пойдет. – Почему вы всегда бросаетесь в машины или дома, когда идет дождь?

– Потому что я не хочу промокнуть. Пошли!

Она нетерпеливо посмотрела на густую листву деревьев.

– Что ужасного в том, чтобы промокнуть? Ведь все высохнет.

– Потому что.

Она схватила его за руку и попыталась поднять со скамьи. Когда ей это не удалось, она сердито топнула ногой, как ребенок, не добившийся своего.

– Потому что почему?

– Я не знаю. – Она с трудом сглотнула. – Я просто никогда не любила дождь. Вам нужно знать все причины всех моих маленьких причуд? – Она прикрыла руками голову от дождя.

– Элизабет, всему есть причина, – сказал он, вытягивая руки и ловя капли дождя ладонями.

– Ну, у меня причина простая. Возвращаясь к нашему разговору, дождь все усложняет: одежда промокает, это неудобно и, в конце концов, можно простудиться.

Айвен издал звук, как в телеигре, означающий, что ответ неверен.

– От дождя нельзя простудиться. Простудиться можно от холода. Это грибной дождь, и он теплый. – Айвен запрокинул голову, открыл рот и стал глотать дождевые капли. – Да, теплый и вкусный. А вы, кстати, мне сказали неправду.

– Что?

– Я читаю между строк, слышу между слов и знаю, когда точка – это не точка, а, скорее, «но», – пропел он.

Элизабет застонала и встала, обхватив себя руками, словно защищаясь от чего-то, и ссутулившись, как будто в нее кидали комья грязи.

– Элизабет, это же просто дождь. Посмотрите вокруг. – Он замахал руками во все стороны. – Вы видите, чтобы кто-нибудь бежал?

– Но больше никого нет.

– Au contraire![4] Озеро, деревья, цапля и лосось – все они попали под дождь. – Он опять запрокинул голову и продолжал пить дождь.

Перед тем как направиться под деревья, Элизабет прочла ему последнюю лекцию:

– Осторожнее, Айвен. Глотать дождь – не самая хорошая идея.

– Почему?

– Потому что это опасно для здоровья. Вы знаете, как загрязнена атмосфера? Дождь может быть кислотным.

Айвен сполз со скамьи, держась рукой за горло и делая вид, что задыхается. Он подполз к берегу. Элизабет следила за ним глазами, продолжая его поучать.

Он окунул в озеро руку.

– Ну, тут нет никакого опасного для жизни загрязнения, не так ли? – Он зачерпнул пригоршню воды и брызнул в нее.

От удивления у нее открылся рот и широко распахнулись глаза, она стояла оторопев, а с носа у нее капала вода. И вдруг Элизабет резко выбросила вперед руку и толкнула его в озеро, рассмеявшись, когда он исчез под водой.

Он все не появлялся, и она перестала смеяться.

Встревожившись, Элизабет шагнула к воде. На тихой поверхности озера не видно было никакого движения, кроме ряби от дождя. Она уже не замечала холодных капель на лице. Прошла минута.

– Айвен! – Ее голос дрожал. – Айвен, кончайте играть. Вылезайте сейчас же! – Элизабет наклонилась вперед, высматривая его под водой.

Она нервно что-то пропела про себя и сосчитала до десяти. Человек не может задерживать дыхание так долго.

Стеклянная поверхность расступилась, и оттуда вылетело что-то вроде водяной ракеты.

– Битва под водой! – закричало водяное чудище. Оно схватило ее за руки и потянуло в озеро головой вперед. Элизабет была так счастлива, что он жив, что даже не противилась, когда ледяная вода ударила ей в лицо и накрыла с головой.

– Доброе утро, мистер О’Кэллаган. Доброе утро, Морин. Здравствуйте, Фидельма, привет, Коннор. Отец Мерфи… – Она весело кивала соседям, идя по сонному городу. Соседи провожали ее изумленными взглядами, а она шагала в хлюпающих кроссовках, и с ее одежды капала вода.

– Вам идет, – засмеялся Бенджамин, поднимая чашку с кофе в знак приветствия. Он стоял рядом с небольшой группой туристов, которые танцевали, смеялись и разбрызгивали кофе по тротуару у дверей кафе Джо.

– Спасибо, Бенджамин, – серьезно ответила она и пошла дальше по улице. Ее глаза сияли.

Солнце светило над городом, где этим утром еще не было дождя, и его жители шептались и смеялись, глядя, как Элизабет Эган идет с высоко поднятой головой, размахивая руками, а в волосах у нее запутался кусок водорослей.

Элизабет отбросила очередной цветной карандаш, смяла лист бумаги и швырнула его через всю комнату. Шарик опять не попал в корзину, но ей было наплевать. Он мог лежать там с остальными десятью смятыми шариками сколько угодно. Она состроила гримасу и взглянула на календарь. Красный крестик, которым она обозначила последний день пребывания в их жизни Айвена, воображаемого друга Люка, теперь обозначал грядущий конец ее карьеры. Ладно, она преувеличивала – открытие гостиницы намечено на сентябрь, и пока все шло по плану. Все материалы прибыли вовремя, если не считать нескольких мелких осложнений. Миссис Брэкен со своей командой трудились каждый день по многу часов, они шили подушки, занавески и пододеяльники, но непривычным было то, что работу задерживала сама Элизабет. Она не могла определиться с дизайном детской комнаты и уже начинала ненавидеть себя за то, что заикнулась о ней Винсенту. В последнее время она была слишком рассеянна.