Никогда прежде я не испытывал ничего подобного, но списал все на нервы, потому что никогда раньше не оказывался в такой ситуации. Ведь у меня никогда не было друзей возраста Элизабет, и я волновался. Это был совершенно новый для меня опыт, но мне сразу же захотелось его продолжить.

Я редко смущаюсь и беспокоюсь. Но когда я ждал Люка в саду у Сэма, я беспокоился очень сильно. И это смущало меня, а оттого что я пребывал в смущении, беспокойство мое усиливалось. Я очень надеялся, что у Элизабет не возникло из-за меня проблем, и тем же вечером, когда мы с солнцем играли в прятки, попробовал это выяснить.

Солнце пыталось скрыться за домом Сэма и оставить меня в тени. Но я передвигался по саду вслед за ним и занимал последние освещенные участки, пока они совсем не исчезли. Мама Сэма принимала ванну после занятий танцевальными упражнениями под видеозапись у себя в комнате, что было весьма увлекательным зрелищем, и, когда раздался звонок, дверь открыл Сэм. Ему строго-настрого запретили открывать дверь кому-либо, кроме Элизабет.

– Здравствуй, Сэм, – услышал я из холла. – Папа дома?

– Нет, – ответил Сэм. – Он на работе. Мы с Люком играем в саду.

Раздался звук приближающихся шагов, стук каблуков по деревянному полу, а затем, когда она вышла в сад, я услышал ее рассерженный голос.

– Ах, так он на работе, да? – воскликнула Элизабет, стоя у дома и глядя на меня сверху вниз.

– Ну да, – ответил сбитый с толку Сэм и побежал дальше играть с Люком.

В том, как Элизабет стояла с грозным видом у выхода в сад, было что-то настолько трогательное, что я улыбнулся.

– Вам что-то кажется смешным, Айвен?

– Много чего, – ответил я, усаживаясь на последний освещенный солнцем участок. Думаю, в прятки я тогда у солнца выиграл. – Когда люди попадают под фонтаны брызг из-под машин, их как будто щекочут вот тут. – Я показал на свой бок. – Крис Рок, Эдди Мерфи в фильме «Полицейский из Беверли-Хиллз-2» и…

– О чем вы говорите? – нахмурилась она, подходя ближе.

– О смешном, о чем же еще?

– Что это вы делаете? – Она подошла еще ближе.

– Пытаюсь вспомнить, как плести венки из ромашек. На Опал они смотрелись красиво. – Я посмотрел на нее снизу вверх. – Опал – мой босс, и венок из ромашек был у нее на голове. Трава совершенно сухая, если вы хотите присесть. – Я продолжал срывать ромашки.

Чтобы устроиться на траве, Элизабет потребовалось некоторое время. Она явно чувствовала себя как на иголках. Смахнув невидимую пылинку со своих широких брюк и стараясь сидеть на ладонях, чтобы не осталось пятен от травы, она внимательно посмотрела на меня.

– Элизабет, что-то случилось? Я вижу, что-то не так.

– Как вы проницательны!

Я уловил сарказм в ее словах.

– Спасибо. Это часть моей работы, но с вашей стороны очень мило сделать мне комплимент.

– Нам с вами надо выяснить одно, мягко говоря, недоразумение.

– Надеюсь, смешное. – Я зацепил один стебелек за другой. – Вот, пожалуйста, еще одна смешная вещь – смешные недоразумения. Они досаждают, но все равно вызывают смех. Как и многое в жизни, полагаю, или даже как сама жизнь. Жизнь – это смешное недоразумение. Мммм…

Она озадаченно посмотрела на меня.

– Айвен, я пришла высказать вам все, что думаю. Сегодня после вашего ухода я поговорила с Бенджамином, и он сообщил мне, что вы их партнер. Еще он обвинил меня кое в чем, но об этом я даже не хочу говорить. – Она просто кипела от ярости.

– Вы пришли высказать мне все, что думаете, – повторил я, глядя на нее. – Очень красивая фраза. Знаете, думать – самая сильная способность тела. То, что придумает мозг, тело выполнит. Так что высказать мне все, что вы думаете… что ж, спасибо, Элизабет. Забавно, что люди всегда хотят высказать все тем, кто им не нравится, когда на самом деле это должно предназначаться тем, кого они любят. Вот и еще одна смешная вещь. Но высказать все, что вы думаете… Каким подарком это было бы для меня! – Я затянул последний стебелек и расправил гирлянду. – Взамен я подарю вам браслет из ромашек. – И я надел браслет ей на руку.

Она сидела на траве. Не пошевелилась, ничего не сказала, просто смотрела на браслет. Потом улыбнулась, а когда заговорила, ее голос был тихим.

– Кто-нибудь когда-нибудь сердился на вас дольше пяти минут?

Я посмотрел на часы.

– Да, вы – с десяти утра до настоящего момента.

Она засмеялась.

– Почему вы не рассказали мне, что работаете с Винсентом Тэйлором?

– Потому что я с ним не работаю.

– Но Бенджамин сказал, что работаете.

– Кто такой Бенджамин?

– Руководитель проекта. Он сказал, что вы пассивный партнер.

Я улыбнулся.

– Наверное, так и есть. Элизабет, он просто пошутил. У меня нет ничего общего с этой компанией. Я настолько пассивен в отношении нее, что вообще в их делах не участвую и не говорю ни слова.

– Не говорите ни слова? С этой вашей стороной я еще не сталкивалась, – улыбнулась она. – Так вы никак не связаны с проектом?

– Элизабет, я работаю с людьми, а не со зданиями.

– Тогда что имел в виду Бенджамин? – Она была сбита с толку. – Странный он, этот Бенджамин Уэст. И какие дела вы обсуждали с Винсентом? Какое отношение к гостинице могут иметь дети?

– Вы очень любопытны, – засмеялся я. – С Винсентом Тэйлором мы не говорили ни о каких делах. Хотя это хороший вопрос – какое отношение к гостинице должны, по вашему мнению, иметь дети?

– Совершенно никакого, – засмеялась Элизабет и резко замолчала, испугавшись, что обидела меня. – Вы считаете, что гостиница должна быть рассчитана на присутствие детей и им должно быть там хорошо.

Я улыбнулся.

– А вам не кажется, что все и везде должны стараться, чтобы детям было хорошо?

– Могу привести парочку исключений из этого правила, – едко сказала Элизабет, посмотрев на Люка.

Я знал, что она подумала о Сирше и об отце, а может, и о себе самой.

– Завтра я предложу Винсенту сделать нечто вроде комнаты для игр или детской площадки… – Она умолкла. – Я никогда раньше не занималась дизайном для детей. Чего, черт побери, хотят дети?

– Вы легко справитесь, Элизабет. Вы сами когда-то были ребенком. Чего вам хотелось?

Ее карие глаза потемнели, и она отвела взгляд в сторону:

– Теперь все по-другому. Дети не хотят того, чего хотела я. Времена изменились.

– Не так уж сильно они изменились. Дети всегда хотят одного и того же, потому что всем им нужно одно и то же, нечто важное и основное.

– Например?

– Ну, почему бы вам не рассказать мне, чего хотели вы, а я скажу вам, хотят ли этого дети сейчас.

Элизабет весело рассмеялась:

– Вы всегда играете в игры, Айвен?

– Всегда, – улыбнулся я. – Рассказывайте.

Пристально всматриваясь мне в глаза, она какое-то время боролась с собой, раздумывая, рассказывать или нет, и, наконец, глубоко вздохнула.

– Когда я была маленькой, каждую субботу по вечерам мы с мамой сидели за кухонным столом и писали цветными карандашами на красивой бумаге полный список того, чем будем заниматься завтра. – От воспоминаний ее глаза засветились. – Каждый субботний вечер я приходила в такое возбуждение от наших планов на воскресенье, что прикрепляла список к стене у себя в комнате и заставляла себя ложиться спать пораньше, чтобы скорее наступило утро. – Ее улыбка погасла. – Но все это нельзя поместить в комнату для игр. А теперь детям нужны плейстейшн, икс-бокс и все такое прочее.

– Почему бы вам не рассказать мне, что было в этих субботних списках?

Она посмотрела вдаль.

– Всякие абсолютно невыполнимые мечты. Мама обещала мне, что ночью мы будем лежать в поле на спине, ловить падающие звезды и загадывать все, что захотим. Лежать в огромных ваннах, наполненных до краев лепестками вишни, пробовать на вкус грибной дождь, крутиться на городских оросительных приспособлениях, которыми в парках поливают газон, ужинать на пляже при свете луны, а потом танцевать на песке. – Элизабет засмеялась от этих воспоминаний. – Когда произносишь вслух, все это звучит так глупо, правда? Но моя мать была веселой и смелой, необузданной и легкомысленной, даже, может быть, слегка эксцентричной. Ей всегда хотелось чего-то нового, что можно увидеть, попробовать или открыть для себя.