Другие склонялись к тому, что Аншель просто завел роман с какой-то женщиной. Но с какой? В Бечеве это не прошло бы незамеченным. К тому же из города не исчезала ни одна девушка — ни еврейка, ни шикса.

Поговаривали и о том, что в него вселился злой дух или даже он сам был демоном. В доказательство приводили то, что Аншель никогда не ходил в бани и не купался в реке. Но разве Хадасса ни разу не видела его босым? А ведь у демонов вместо ног гусиные лапы. Когда демон женится на дочери смертного, он обычно просто оставляет ее и не шлет никаких разводных писем.

Появилась версия, что Аншель совершил какой-то страшный поступок и ушел расплачиваться за него. Но что бы это могло быть? И почему он ничего не рассказал раввину? И почему Авигдор выглядит как призрак?

Ближе всего к истине казалась гипотеза Тевье-музыканта. Он предположил, что Авигдор не смог забыть Хадассу и Аншель развелся с ней ради друга. Но разве может в нашем мире существовать такая крепкая дружба? И разве не стоило бы перед тем, как разводиться, поставить в известность саму Хадассу? Ее слезы не оставляли сомнений — она действительно очень любила Аншеля и даже заболела, потеряв его. К тому же почему Аншель развелся с Хадассой до того, как Пеша дала развод Авигдору?

Ясно было только одно: Авигдор знает правду, но молчит. За это его осуждал чуть ли не весь город.

Ближайшие друзья уговаривали Пешу не разводиться с мужем, хотя они порвали уже все отношения и не жили вместе. В пятничную ночь Авигдор даже не благословлял перед ней вина, а спал или на лавке в доме учения, или у той самой старухи, где раньше жил Аншель. Когда Пеша обращалась к нему, он не отвечал, а только лишь качал головой. Терпеть такие глупости она, хозяйка лавки, не могла. Ей нужен был мужчина, который мог бы помочь в торговле, а не ешиботник, страдающий меланхолией. От такого ведь можно ожидать чего угодно: того и гляди уйдет, да и оставит жену агуной. Пеша согласилась на развод.

Через какое-то время Хадасса выздоровела, и реб Альтер Вишковер дал свое согласие на составление нового брачного контракта. Хадасса и Авигдор вновь решили пожениться. Город гудел как улей. Брак между мужчиной и женщиной, которые были уже однажды помолвлены и чья свадьба тогда расстроилась, — такое случается не каждый день. Свадьбу назначили на первую Субботу после Тиша-бэ-Ава, и все проходило так, как и должно, когда невеста — девственница: праздник для бедных, канона перед синагогой, музыканты, свадебный шут, вирту-данс. Одного только не хватало: веселья. Жених стоял под балдахином с совершенно потерянным лицом. Невеста хоть и выздоровела, но все равно казалась бледной и грустной. Когда молодоженам поднесли золотой бульон, она даже заплакала. И во взглядах всех гостей читался один и тот же вопрос: почему Аншель так поступил?

После свадьбы Авигдора Пеша начала распускать слухи о том, что Аншель продал ему свою жену, а деньги на это дал сам Альтер Вишковер. Один юноша во что бы то ни стало хотел докопаться до сути этой истории и в конце концов пришел к выводу, что Аншель просто проиграл жену в карты или даже ханукальный дрейдл. Так всегда бывает: когда люди не могут найти зерно истины, они нагромождают целую гору лжи. Ведь очень часто, чем пристальнее смотришь на правду, тем сложнее ее увидеть.

Вскоре после свадьбы Хадасса забеременела. У нее родился мальчик, и можете себе представить удивление всех собравшихся на церемонию обрезания, когда на вопрос раввина о том, как они хотят назвать сына, Авигдор ответил: «Аншель».

В круге сидело трое: стекольщик Залман, Меир-евнух и Исаак Амшиновер. Местом их встреч был радзиминский дом учения, куда они приходили каждый день, чтобы рассказывать друг другу разные истории. Только Меир проводил с ними не больше двух недель в месяц. Он принадлежал к тем людям, которых Талмуд делает безумцами. Ночью, в полнолуние, Меир вставал с постели и шел в дом учения, где и просиживал до самого рассвета, сжав руки и бормоча что-то себе под нос. Он был высоким, но из-за того, что постоянно сутулился, казался почти горбуном. Его костистое лицо было абсолютно гладким, более гладким, чем женское. У него был длинный подбородок, высокий лоб и острый нос. Глаза его были глазами ученого человека. Говорили, что он знает наизусть весь Талмуд. Когда он пребывал в здравом уме, он постоянно пересыпал речь хасидскими пословицами и цитатами из разных ученых книг. Он знал старого коцкого раввина и любил о нем рассказывать. И зимою и летом он ходил в теплом габардине, достававшем ему до колен, в белых носках и с двумя ермолками: одной на лбу, а другой на затылке. Поверх ермолок он часто надевал шелковую шляпу. Несмотря на возраст, у Меира были длинные и густые пейсы и ни одного седого волоска на голове. В периоды болезни он почти ничего не ел, в остальное же время набожные женщины приносили ему в дом учения овсянку и куриный суп. Спал он в темном алькове в доме учителя.

Был конец месяца и безлунная ночь, поэтому Меир-евнух чувствовал себя хорошо. Он открыл табакерку и достал оттуда щепотку табака. Затем предложил коробочку стекольщику Залману и Исааку Амшиноверу, хотя прекрасно знал, что у них есть собственные табакерки. Он был так погружен в свои мысли, что даже не слышал, о чем говорит Залман. Наморщив лоб, он сидел, обхватив большим и указательным пальцами свой голый подбородок. Исаак Амшиновер поседел еще не полностью, тут и там в пейсах, бороде и бровях проскальзывали искорки рыжины. Реб Исаак страдал от трахомы и носил темные очки; он всегда ходил с тростью, которая некогда принадлежала рабби Чацкелю из Казмира. Реб Исаак клялся, что выложил за нее огромную сумму. Но кто думает о деньгах, когда речь идет о посохе, к которому прикасался такой святой человек? Этот посох, кстати, помогал ему зарабатывать себе на жизнь. К нему обращались женщины, у которых трудно проходила беременность, с его помощью детей лечили от скарлатины, коклюша и крупа или изгоняли диббуков, избавляли от икоты и искали зарытые клады. Реб Исаак не выпускал его из рук даже во время молитвы. По воскресеньям и в праздничные дни он клал его на возвышение в синагоге. Сейчас он сжимал его в своих волосатых, голубых от расширившихся вен руках. У реб Исаака было слабое сердце, больные легкие и плохие почки. Хасиды утверждали, что если бы не посох реб Чацкеле, он бы давно уже умер.

У стекольщика Залмана, высокого, широкоплечего мужчины, была густая борода цвета перца и кустистые, как щетки, брови. Хотя ему и исполнилось уже восемьдесят лет, он каждый день выпивал по два бокала водки. На завтрак он съедал омлет, редиску и два огромных каравая хлеба, запивал все это кувшином воды. Жена Залмана от рождения была почти немой и не могла даже пошевелить ни рукой, ни ногой. В юности Залман возил ее в ритуальные бани на тачке. Тем не менее она как-то умудрилась родить ему восьмерых сыновей и дочерей. Старший сын, ставший богатым человеком, присылал отцу каждый месяц двенадцать рублей, и поэтому Залман мог легко оставить стекольное дело. Они с женой жили в маленькой комнатке, в которую можно было подняться по невысокой лестнице, ведущей на балкон. Залман сам готовил и ухаживал за женой, как за ребенком. Он даже выносил за ней ночные горшки.

Сегодня ночью он рассказывал о том времени, когда еще жил в Радошице и переходил от деревни к деревне с рамами и стеклами за спиною.

— Разве же есть сейчас настоящие морозы? — спрашивал он. — За то, что теперь называют холодом, я не дам и двух копеек. Они думают, что зима наступает тогда, когда Висла покрывается льдом. Ха! В дни моей молодости морозы начинались сразу же после праздника Кущей, а в Песах ты все еще мог пройти по льду через реку. Было так холодно, что столетние дубы просто лопались. По ночам в Радошиц заходили волки и начинали гонять кур. Их глаза горели как свечи, а вой сводил людей с ума. Однажды там начался град, в котором каждая градина была размером с гусиное яйцо. Они пробивали насквозь крыши из дранки. Некоторые падали прямо в трубы и потом растворялись в кастрюлях. Я помню ураган, когда с неба сыпались маленькие зверьки и живые рыбы. Потом можно было видеть, как они плещутся в канавах.