Как долго может тянуться день, когда ты один. Я прочитал книгу и две газеты, выпил чашку кофе в кафетерии, разгадал кроссворд. Я поглазел на витрину одного магазина, где продавались восточные ковры, и зашел в другой, где можно купить акции с Уолл стрит. Да, я находился сейчас на Коллинз авеню в Майами-Бич, но чувствовал себя привидением, отделенным от всего мира. Я зашел в библиотеку и спросил пару книг, но библиотекарша так посмотрела на меня, что я предпочел ретироваться. Я был как покойник, чье место уже заняли. В городе было множество отелей, и каждый имел свой особый внешний вид, особые средства привлечения клиентов. Их пальмы с полуувядшими венчиками листьев и кокосовыми орехами торчали из кадок как огромные половые органы. Все казалось безжизненным и притихшим, даже автомобильные шины бесшумно скользили по асфальту. Каждый объект продолжал существовать с той автоматической, не требующей никаких усилий силой, которая, возможно, и является сутью бытия.

Я купил журнал, но сумел заставить себя прочесть всего несколько строк. Сев в автобус, я решил прокатиться к дамбе, мимо островов с прудами и улиц, застроенных виллами. Люди пришли в эту пустыню и сумели развести здесь деревья и цветы со всех концов света, они засыпали мелкую бухточку у берега, построили настоящие чудеса архитектуры, придумали невиданные ранее планировки, и все это с единственной целью — развлечь себя. Они спланировали гедонизм. Но как бы они ни старались, скука пустыни по-прежнему напоминала о себе. Ее не могли заглушить ни громкая музыка, ни яркие краски. Мы ехали мимо плантации кактусов, чьи длинные и пыльные шипы заканчивались красными цветами. Миновали озеро со стаей фламинго, вода отражала их длинные клювы и розовое оперение. Настоящий птичий бал. Стая диких уток, крякая, кружила в воздухе, заболоченная почва не давала им возможности приземлиться.

Я смотрел в окно. Все это было новым, но в то же самое время хорошо знакомым и надоевшим: старухи с крашеными волосами и нарумяненными щеками, девушки в непристойно коротких бикини, загорелые парни на водных лыжах, с баночками кока-колы в руках.

На палубе яхты лежал развалившись какой-то старик, он грел свои ревматические ноги и подставлял солнцу покрытую седыми волосками грудь. В его улыбке было что-то вымученное. Рядом его любовница, с ярко-красными ногтями на руках и ногах, поднимала свои туфли, абсолютно уверенная, что ее красота, подобно солнцу, каждое утро будет восходить заново. Стоявшая на корме собака безучастно смотрела на пенный след яхты и зевала.

Прошло еще много времени, пока мы не доехали до конца маршрута. Там я пересел на другой автобус. Мы миновали пирс, где взвешивали свежепойманную рыбу. Ее причудливый цвет, окровавленная чешуя, остекленевшие глаза, полные запекшейся крови рты и острые зубы — все свидетельствовало о жестокости, глубокой, как морская бездна. Однако мужчины, потроша рыбу, перекидывались друг с другом непристойными шуточками. Автобус проехал ферму, где разводили змей, обезьянью колонию. Я увидел дома, съеденные термитами, и заросшие тиной пруды, в которых плавали потомки первобытных змей. Резко кричали попугаи. От какого-то отвратительного запаха, который время от времени приносил ветер, у меня закружилась голова.

Слава Богу, что на юге летний день короче, чем на севере. Вечер наступил внезапно, безо всяких сумерек. Тропическая тьма опустилась на лагуну и шоссе. Автомобили тихо скользили вперед, включив фары. Из-за облаков выплыла луна, огромная и ярко-красная, она висела в небе, как глобус, показывающий план Иного Мира. Ночь придала всему вокруг ауру таинственности и космических изменений. Надежда, никогда меня не покидавшая, проснулась вновь: а что, если мне суждено стать свидетелем крушения Солнечной системы? Вдруг Луна упадет вниз? Или Земля сорвется со своей орбиты и улетит в иные галактики?

Автобус еще немного покружил по каким-то местам, где я никогда раньше не был, и вернулся на Линкольн-роуд, к шикарным магазинам, полупустым летом, но все же забитым до отказа всем, что только может привлечь богатых туристов, — горностаевыми манто, шиншилловыми воротниками, бриллиантами в двенадцать каратов, подлинными рисунками Пикассо. Безупречно одетый продавец, абсолютно уверенный в том, что за нирваной пульсирует карма, беседовал сам с собою в продуваемом кондиционером помещении. Хотя я и не был голоден, но все же зашел в ресторан, где молоденькая официантка с обесцвеченным перманентом принесла мне полный поднос еды — быстрой и безвкусной. Я дал ей полдоллара. Когда я уходил оттуда, у меня болели голова и желудок. Выйдя на улицу, я чуть было не задохнулся в этом прогретом за день солнцем воздухе позднего вечера. Неоновая вывеска на соседнем здании высвечивала температуру — 96 градусов[1], да еще такая влажность. Все было понятно и без синоптиков. Молнии уже сверкали в алеющем небе, хотя грома я еще не слышал. Огромные, каждая размером с гору, тучи были полны воды и огня. Первые капли дождя упали на мою лысину. Пальмы, казалось, оцепенели в предчувствии бури. Я поспешил в свой пустой отель, пока дождь еще не начался по-настоящему. К тому же я очень надеялся, что тамошняя еда окажется лучше ресторанной. И я уже успел пройти почти половину пути, когда вдруг начался ливень. Всего одна секунда, и я промок насквозь, как будто бы меня окатило волной. Огненная полоса прочертила небо, и в тот же самый момент я услышал грохот грома — ясный знак того, что молния ударила где-то рядом. Я попытался забежать в какое-нибудь помещение, но стулья, сброшенные сильным порывом ветра с соседней веранды, преградили мне путь. Снова ударил гром. Пальмовые листья, сорванные ураганом, обвились вокруг моих ног. Само дерево, закутанное в какую-то рогожу, раскачивалось из стороны в сторону, готовясь упасть. К своему собственному стыду, я побежал. Не разбирая пути, почти утопая в лужах, я несся вперед с легкостью подростка. Опасность придала мне смелости, и я кричал и пел, отвечая буре на ее же собственном языке. Все движение остановилось, водители побросали свои автомобили, а я бежал, бежал, сам не зная: то ли хочу спастись от этого безумия, то ли пытаюсь найти место, где оно еще сильнее. Как будто бы спешил получить особо важное письмо, которого никто не писал и которое я никогда не прочту. Сам не знаю, как я узнал свой отель. Я вошел холл и какое-то время стоял там, давая стечь с себя воде. Мое отражение в зеркале напоминало картину какого-нибудь кубиста. Я вызвал лифт и поднялся на третий этаж. Дверь в комнату оказалась открытой, и внутри, прячась от шторма, летала и жужжала целая туча москитов, мотыльков, комаров и светлячков. Сильный ветер сорвал москитную сетку и разметал по комнате бумаги, которые я оставил лежать на столе. Ковер можно было выжимать, так он вымок. Я подошел к окну и взглянул на океан. Огромные волны вздымались подобно горам, чудовищные волны, готовые выплеснуться на берег и вновь, но уже навсегда затопить землю. Ветер ревел и уносил в темноту ночи клочья белой пены. Волны лаяли на Создателя, как свора свирепых псов. Из последних сил я закрыл окно и задернул шторы. Ползая на коленях, я попытался привести в порядок промокшие книги и рукописи. Мне стало жарко. С меня лил пот, смешиваясь с дождевой водой. Я стянул с себя всю одежду, и она осталась лежать у моих ног, как скорлупа или старая кожа. Я чувствовал себя существом, только что выбравшимся из кокона.

3

Буря продолжалась. Ветер завывал и стучал в стены гостиницы своими огромными молотками. Отель качало, как корабль, попавший в шторм. Что-то падало и ломалось — крыша, балкон, часть фундамента? Переломилась железная балка. Стонал металл. Стекла дрожали в переплетах. Скрипели рамы. Тяжелые шторы в моей комнате развевались, как легкие тюлевые занавески. Время от времени непроглядная темень освещалась вспышками молний. Следующие за ней удары грома были так сильны, что я начал смеяться от страха. Внезапно из темноты материализовалась белая фигура. Мое сердце застучало так, что казалось, оно вот-вот выскочит. Если бы у меня еще были волосы на голове — они бы наверняка встали дыбом. Я всегда знал, что рано или поздно какая-нибудь из моих фантазий обязательно придет ко мне, исполненная такого ужаса, что я никому не смогу рассказать о ней. Я замер, приготовившись к смерти. Вдруг я услышал голос: