Мистер Бабакоко обогнал Омово и, подстегиваемый гневом, ринулся по коридору, агбада развевалась на ходу, обволакивая его могучую фигуру.

Омово шел медленно и вдруг вспомнил, как однажды мужчины из его компаунда упомянули в разговоре о пауках в банке; вспомнил свою конфискованную картину, центральное место в которой занимала сточная канава загадочного цвета, напоминающего сопли, и он почувствовал, как его душа легко и сладостно замирает. Но спустя некоторое время, которое он провел у окна, глядя во двор, покрытый серым цементом и расчерченный светлыми линиями, на выкрашенные желтой краской постройки, на массу различных механизмов, на снующих взад-вперед рабочих в замасленных комбинезонах — все стало ясно и понятно, и на смену краткому мигу восторга пришла тяжелая мучительная усталость. Все его тело взмокло от пота, и худое лицо, и бритая голова. Омово ощущал усталость, страшную усталость, но надо было идти, и он медленно двинулся по направлению к конторе, где — он знал это наверняка — и натянутость в отношениях, и эти всегдашние призраки теперь обретут еще большую четкость и воплотятся в решительных действиях.

Джо из финансового управления сказал Омово, что у него есть к нему небольшой доверительный разговор. Это был молодой высокий парень с усами. До того как Джо получил повышение, он тоже работал в «Химическом отделе» и был единственным, с кем Омово сохранил дружеские отношения, хотя и не слишком близкие.

— Где бы нам поговорить?

— Да где угодно. Хоть здесь.

— Нет. — Джо огляделся по сторонам. — Это не тот случай, когда можно говорить где попало.

— Тогда пойдем на склад. Только давай побыстрее, а то управляющий опять скажет, что я бездельничаю.

Они вошли в складское помещение и укрылись за грудой грязных, в жирных пятнах мешков. Здесь стоял такой смрад, что, казалось, он способен был отравить мозги начисто лишить обоняния. Каждый вдох причинял жгучую боль, словно в ноздри запихивали ватные тампоны, пропитанные едкими химикатами. Удушливая атмосфера склада усугублялась невыносимой жарой, — как будто все эти мешки, упаковочные клети, крашеные деревянные полки, стены — все исторгало горячий, ядовитый воздух. Какая-то вонючая жидкость вытекала из контейнеров на пол, тут и там виднелись толстые липкие борозды, а порошки и гранулы в изумлении таращились из пакетов, наподобие фантастически огромного скопища зверей.

— Что ты хочешь мне сказать?

— Не волнуйся, Омово.

— Я слушаю.

— Сколько ты уже работаешь в компании?

— Около шести месяцев.

Джо поправил свой широкий модный галстук.

— Сколько тебя платят? — Омово недоуменно взглянул на него. — Не думай, что я не знаю. Я просто хочу, чтобы ты сказал сам.

— Сто найр.

— Всего сто? Ты уже прошел аттестацию?

— Нет, может быть, буду проходить в этом месяце.

— Сколько часов ты работаешь сверхурочно?

— Сколько велят, столько и работаю. В принципе, я не гонюсь за сверхурочной работой.

— И что, тебе хватает твоего жалованья до конца месяца на еду, на транспорт, на покупку принадлежностей для рисования, на налоги, на взносы в фонд социального обеспечения, на развлечения?.. На все это тебе хватает твоего жалованья?

— Обхожусь как-то.

— А у тебя в семье есть старики?

— Послушай, Джо, для чего ты затеял этот дурацкий допрос?

Джо опять поправил свой широкий модный галстук. У него был такой же важный вид, какой бывает у взрослого человека, наставляющего желторотого юнца.

— До меня дошли кое-какие слухи, Омово. Люди же общаются между собой. Кое-кто тебя не любит. Говорят, что с тобой каши не сваришь, говорят, что ты ставишь их в дурацкое положение, говорят, что ты держишься высокомерно…

— Я просто-напросто занимаюсь на работе работой, а потом иду домой.

— Вот поэтому ты и дурак. Тебе кажется, что ты умнее и лучше всех остальных. Ты думаешь, что, не разговаривая с людьми, способен поставить себя над ними. Думаешь, что хорошо справляешься со своими обязанностями. Ты — дурак.

— Джо!

— Я говорю тебе все это для твоей же пользы. Твой босс тебя не любит. Я слышал, как он с кем-то говорил о тебе в столовой. И сослуживцы твои тоже тебя не любят. Ты слишком уж скрытничаешь, лишаешь людей возможности узнать тебя поближе.

— Мне ни от кого ничего не нужно.

— Работа, которая тебе поручена, достаточно ответственная. Именно поэтому, нанимая тебя, управляющий спросил, намерен ли ты, в случае зачисления тебя в штат, проявлять служебное рвение и дружеское расположение к коллегам, а также — согласен ли выполнять помимо служебных обязанностей некоторые другие мелкие поручения. И ты ответил утвердительно, не так ли?

— Я вынужден был так ответить. Тогда я понятия не имел, о каких мелких поручениях идет речь.

— Каждый из нас прошел через это. Возьми, к примеру, других своих сослуживцев. Посмотри, какая квартира у Джонсона. А он ведь, заметь, такой же клерк, как и ты. Посмотри, как одевается Чако, или хотя бы на Саймона. Он строит себе коттедж в родной деревне и подумывает о покупке маленького автомобиля. А теперь посмотри, на кого похож ты! Даже уборщики и шоферы одеты приличней. Дальше. Ты обрился наголо, словно в знак принадлежности к какому-то тайному обществу. Ты когда-нибудь задумывался, что могут подумать об этом сотрудники компании? Я не хочу тебе все пересказывать. Это ни к чему. Все равно тебя не переделать. Ведь невозможно же заставить Чако перестать ходить в церковь и играть в лотерею, не так ли? Если ты не хочешь чего-то делать, не мешай другим, не заступай людям дорогу…

— О чем ты?

— Правая рука моет левую, левая моет правую — вот руки и чистые. Я слышал, как мистер Бабакоко жаловался твоему боссу, что ты нанес ему оскорбление, не пожелал его выслушать, продемонстрировал ему неприязнь. Он сказал, что ты специально не пропустил его и обслуживал тех, кто…

Омово повернулся и поспешил к выходу, перебираясь через лежащие на полу порванные мешки с химикатами.

— Подожди, Омово, я еще не все сказал…

Омово вышел со склада и оказался во власти беспощадно палящего зноя. Он шел мимо тарахтящих машин, штабелей химических препаратов и группы шоферов, что-то горячо обсуждавших. Он достал носовой платок и вытер лицо. Жара была нестерпимой, солнце, казалось, обжигает мозги, вытесняет мысли из головы, мешает думать, выжимает через поры пот. Ворот рубашки стал совершенно грязным. И Омово снова почувствовал, что запахи, шум, жара — все это вкупе давит на его усталую голову, словно нарочно стараясь парализовать мысль. Он прищурил глаза, чтобы защититься от острых, как железные стрелы, горячих лучей солнца, отражавшихся от металла и лобовых стекол машин в гараже.

Джо догнал его.

— Омово, ты ведешь себя глупо. Я — единственный, кто может сказать тебе все это по-дружески.

— Спасибо, что сказал.

Омово остановился у крана возле столовой, чтобы умыться.

— Омово, не думай, что ты какая-то важная персона в компании. Ты никто и ничто. Задумай ты уйти — никто и не заметит. Для них выгнать тебя — все равно что тебе выплюнуть попавшего в рот муравья.

— Джо, пожалуйста, оставь меня в покое. Оставь меня в покое.

Омово наклонился, снял через голову галстук и сполоснул лицо водой. Он с удовольствием ощутил прохладу. Он еще поплескал воды на лицо, а потом напился из-под крана. Вскоре, однако, потекла теплая вода, и ощущение свежести прошло. В какой-то момент сквозь шум льющейся воды до него донесся скрипучий звук шагов Джо, его толстые подошвы прошуршали по цементному полу — по-видимому, он принял какое-то решение и, судя по всему, весьма серьезное. Омово не мог понять, отчего вода, которая сначала была холодной, вдруг сделалась теплой.

Когда Омово вернулся в контору, старший клерк спросил его, почему он отказался обслуживать клиентов, которые ждут его уже очень давно.

— Они здесь находятся с самого утра. Я видел, что ты слонялся без дела, просто болтал на складе с этим парнем из финансового управления. Теперь наверстывай упущенное. Займись наконец этими уставшими людьми.