Все вокруг замерло. Только излитые эмоции, казалось, сновали по комнате, точно привидения. Гордый и величественный отец взирал на гостиную со старых фотографий. Оцепенение, владевшее присутствующими, мало-помалу прошло. На какое-то мгновение возникло острое чувство непоправимости случившегося. Потом его сменило ощущение пустоты, общей вины и невыразимой тоски. Нетвердой походкой Окур приблизился к Омово.

— Не переживай, братишка. Мы уходим на поиски смысла жизни. То, что случилось, должно было случиться. Мужайся, братишка. Это сон, от которого все мы рано или поздно очнемся.

И он ушел. Это действительно случилось. Случилось.

Жители компаунда разошлись по домам, досмотрев драму до конца. Отец по-прежнему потягивал из бутылки пиво, глаза у него налились кровью, взгляд затуманился, Блэки удалилась в кухню, и оттуда доносился лишь слабый шелест перебираемого риса.

Семья понесла урон, и отныне ее жизнь потечет по новому руслу.

Омово медленно прошел к двери и выглянул наружу. Там не было ни души. Невозможно было поверить, что всего лишь минуту назад их окно осаждала целая толпа. Все это напоминало какое-то наваждение, не имеющее ничего общего с реальной действительностью. Это был спектакль с таинственным исчезновением.

Омово вышел во двор. В компаунде живо обсуждали происшедшее, одни спокойно, другие с горячностью. Мимо поросшей зеленой плесенью, зловонной сточной канавы сновали люди. Дети играли и устраивали потасовки. С ведрами шли девушки купить воды. Торговка жареным арахисом в ветхой одежде неторопливо брела по улице, выкрикивая звонким мелодичным голосом:

— Покупайте жареные орехи!

В царившей вокруг обычной суматохе братьев уже не было. Они исчезли. Омово закрыл глаза: все, что он только что видел, превратилось в струящуюся, вздымающуюся волнами тьму. Когда он открыл глаза, то увидел над собой безбрежный простор призрачного, равнодушного неба. На память ему пришли слова, сказанные Окуром: это сон, от которого все мы рано или поздно очнемся. Он надеялся, что пробуждение наступит прежде, чем всех их поглотит страшная тьма, когда уже ничего нельзя будет исправить.

С того самого дня отец пристрастился к выпивке, а Омово все с большей охотой отдавался творчеству. Когда-то рисование было всего лишь детской забавой. После смерти матери оно стало прибежищем причудливых фантазий. Теперь рисование превратилось в страсть, способ более глубокого проникновения в скрытые, мрачные глубины собственной жизни и того, что происходит вокруг. Рисование сделалось для него той призмой, сквозь которую он взирал на мир.

Омово стоял на веранде, прислушиваясь к многоголосому гулу компаунда. Ребятишки, кто голышом, кто в легкой одежонке, облепили его со всех сторон. Их звонкие голоса и заливистый смех радовали слух. Дети обожали Омово, потому что он часто и щедро одаривал их. Они называли его «братец Омово», и ему особенно нравилось, когда они произносили это хором. Однако после того, как он обрил голову, самые отъявленные шалуны, едва завидев его, начинали кричать: «Эй, дяденька, посвети лысиной!» — и с хохотом и визгом бросались врассыпную. Омово любил ребятишек, он видел в них нечто такое, что сам безвозвратно утратил, и оттого любил их еще сильнее. Сегодня они ему не докучали; чутьем угадали его настроение и не стали прерывать его унылые думы, которыми он не мог поделиться с ними.

Омово и в самом деле не замечал привычных звуков компаунда. Он вглядывался в полоску неба, открывшуюся в просвете между скатами крыш двух соседних домов. Омово часто смотрел на небо. Это давало ему возможность погружаться в бескрайние просторы и растворяться в них. Спокойное чистое небо служило для него тем фоном, на котором проступали образы, рожденные его фантазией.

Глаза полны слез, лицо осунувшееся и бледное, губы плотно сжаты. Казалось, всем своим видом он бросает вызов. Потом в душе у него вспыхнуло светлое, жизнерадостное чувство, и лицо внезапно озарилось улыбкой.

Находившиеся поблизости ребятишки, должно быть, уловили перемену в настроении Омово и подступились к нему с просьбами:

— Братец Омово, дай денежку. Мы купим земляных орешков, — нараспев дружно повторяли они, словно заранее отрепетировали эти две фразы.

— Ну, пожалуйста.

— Братец Омово, мы просим. Всего пять кобо.

— Братец Омово, ты слышишь? Ну, пожалуйста.

Омово улыбнулся и полез в нагрудный карман с лукавым и таинственным видом. Вытащив руку из кармана, он обвел лица ребятишек суровым взглядом. Ребятишки стихли и молча переминались с ноги на ногу. Кое-кто из ребятишек захихикал. Омово наклонился к ним и сказал:

— Вы получите деньги, если сумеете правильно решить задачку, которую я вам сейчас задам. Согласны?

Дети кивнули в знак согласия. Омово бросился в глаза большущий живот маленькой девчушки с желтовато-коричневым лицом. Время шло. Молчание нарушил мальчуган с грушевидной головой:

— Мы согласны. Задавай задачку.

Омово повернулся в сторону говорившего.

— Хорошо, ответь: сколько будет трижды семь?

Мальчуган с грушевидной головой наморщил лоб и принялся перебирать свои тонкие грязные пальцы.

— Сосчитал, — вскоре объявил он. — Двадцать один. Где же деньги? Где деньги?

Омово отдал ребятишкам двадцать один кобо. Ребята с радостным визгом бросились покупать вожделенное лакомство. На бегу один из них оглянулся и крикнул: «Посвети, посвети лысиной!» Омово не узнал, кто был этот озорник, и снисходительно улыбнулся.

Он снова устремил глаза вверх, на полоску неба между двумя скатами цинковых крыш. Вглядываясь в безоблачное, сияющее небо, он мысленно рисовал на его фоне. Он пытался представить себе ночное небо. Угол зрения сместился, и ничего не получилось. Тогда он попробовал вообразить высокие темные деревья. Он смог воскресить в памяти очертания деревьев, но не сумел увидеть их так отчетливо, как ему хотелось бы. Он понял, что сначала должен внутренним зрением увидеть соответствующий образ, пожалуй, даже запечатлеть его в своем воображении. Когда он снова открыл глаза, на душе у него было светло и спокойно.

В этом безмятежном состоянии души он принялся размышлять о сюжете своей будущей картины, но вскоре понял, что обманывает себя, идея слишком абстрактна, в ней нет ни одной конкретной детали, за которую можно было бы ухватиться. Он вспомнил, сколько времени и молчаливых раздумий ушло на то, чтобы изобразить на холсте зловещую сточную яму. Его мысли стали путаться, в них бесцеремонно вторгалась бурлившая рядом жизнь.

Галдеж. Где-то рядом плакал ребенок, ссорились муж с женой, скворчало на раскаленной сковороде масло, включенная кем-то на полную мощность радиола исторгала народную песенку, какая-то женщина сердито вопрошала, чей ребенок наделал у нее под дверью, горластый мужчина с коричневыми от колы зубами скликал своих детей, и тут и там слышались шаркающие, поскрипывающие и шлепающие шаги прохожих. Все эти звуки сливались в звенящую, вибрирующую, оглушительную какофонию.

Шум мешал Омово сосредоточиться, и ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы ничего не слышать. Он сконцентрировал внимание на телевизионной антенне, установленной на одной из крыш, и попытался рассмотреть ее очертания. Какое-то время ему казалось, что он действительно ничего не слышит, но вскоре понял, что это не так. Он мысленно усмехнулся. Затем его осенило: пространство. Ну конечно, почему бы не попробовать сосредоточиться на пространстве? И тут, перекрывая все шумы, зазвучал голос, похожий на позванивание колокольчика.

— Что с тобой, Омово? Почему ты так смотришь? — Это была Ифейинва. Она говорила тихо, с трудом переводя дыхание. Ему захотелось удержать в памяти звучание ее голоса. Но оно ускользало. — Омово, ты меня слышишь? — Она в недоумении смотрела на него.

— Да, да.

В правой руке она держала ведро с водой. Омово мгновенно ощутил ее присутствие рядом. Он чувствовал жар ее сильного тела и вдыхал в себя ни с чем не сравнимый запах ее кожи, отдающий мускусом, земной, теплый, влекущий, вздымающий его на гребень не раз уже испытанной страсти. Ее глаза — чистые бело-коричневые озерца — были удивленно распахнуты, но на дне их таились и горечь умудренного жизнью человека, и невинность, и грусть. На голову у нее был накинут нежно обрамлявший лицо голубой шарф, а в ее лице и губах было нечто призывное, возбуждавшее желание. Омово внезапно охватило беспокойство. Он отдавал себе отчет в том, что глаза всего компаунда сейчас прикованы к ним.