Он взглянул на Клауса. Клаусу было неприятно видеть это лицо без очков, придававших ему благообразие — видимо, таковым является особое свойство дистанционных стекол — и он был рад, когда доктор снова надел очки.

— Так внезапно, понимаете? Он давно это знал. Я всегда думал: ему все было известно. И однажды…

— Я не могу понять, о чем вы? Что было ему известно? — спросил Клаус раздраженно.

— Его болезнь. Да, вы об этом не догадывались: рак…

— Что? — Клаус беспомощно глядел на врача. — Леонгард… Боже мой! — Как ни странно, но одновременно с удивлением пришло какое-то облегчение. — Он мне никогда об этом не говорил. Он вообще никогда мне о себе ничего не рассказывал. Мы были словно чужие… Но чтобы у него было такое… Это было болезненно?

Доктор Бюзольд кивнул.

— Это началось у него несколько лет назад. Конечно, он знал. Он консультировался у многих специалистов. Профессор Клюге, профессор фон Винтерштейн — все ему об этом говорили, Но когда прошел первый шок, он ничего не изменил в своей жизни. «Я должен до конца использовать отпущенное мне время», — говорил он мне. Поэтому для меня было совершенно неожиданным, что он…

Врач громко высморкался в накрахмаленный носовой платок. Клаус на мгновенье закрыл глаза.

— Когда Тереза меня вызвала, — продолжал доктор Бюзольд, — я подумал, что это злая шутка: она сказала, что, вернувшись от зубного врача, нашла герра сенат-президента в кабинете мертвым. Я… я приехал сразу же. Отравление цианистым калием. Мне ничего другого не оставалось, как вызвать по телефону вахмистра Бирнбаума из нашего полицейского участка.

Это, по-видимому, и был тот мотоциклист, которого Клаус встретил на шоссе.

— Самоубийство, — заключил он.

— Герр Майнинген… — Врач нахмурился, мучительно соображая. — Я тоже пришел в конце концов к такому заключению. Но если предположить…

— Что? — подхватил Клаус. — Дело совершенно ясное. Леонгард был неизлечимо болен. Он не мог больше терпеть. В момент внезапного потрясения, а может быть, депрессии… Это — самоубийство.

Клаус достал из кармана пачку сигарет. Не раздумывая, закурил. Доктор. Бюзольд вздохнул и взглянул на пачку.

— Извините, — пробормотал он и пододвинул пачку доктору, тот взял сигарету. Клаус поднес зажигалку.

Доктор Бюзольд, когда закурил, снова обрел утраченное было спокойствие. Он основательно затянулся, потом еще раз, и задумчиво произнес:

— Самоубийство… самоубийство… — Потом покачал головой. — Да, это была первая мысль, которая пришла мне в голову.

— Конечно… — Клаус прикрыл глаза. — Что может быть еще?

— Я не знаю. Можно Бог знает что подумать. Я посмотрел вокруг, обследовал место происшествия, но ничего не обнаружил. Никакой записки, которая хоть что-нибудь прояснила бы. Ничего. Удивительно!

Клаус, запнувшись, молчал. Сигарета слегка дрожала в его руке. Он сбил пепел в пепельницу.

— Как гром среди ясного неба — и ни слова, ни строчки, объясняющей случившееся, — заметил доктор Бюзольд.

— А может быть, так уж получилось. Это бывает чаще, чем вы думаете:

— Возможно. Но в случае с вашим братом полностью исключено. Он был человеком холодного ума и железной воли. Впрочем, вы и сами знаете. Ясность и полная правда — вот правила, которым он учил других и которых придерживался сам. И конечно, последний шаг в своей жизни, шаг к смерти, он должен был объяснить, указать причину самоубийства. До последнего момента он был в трезвом уме и твердой памяти… Но вам от этого не легче!

Клаус стиснул зубы и пожал плечами.

— Он не был сторонником внезапных решений, — продолжал доктор Бюзольд. — Мало того, у него были далеко идущие планы. Он хотел написать книгу, осветить в ней проблемы государственного и гражданского права. Он достиг апогея своей жизни, был в расцвете сил. Только вчера мы об этом говорили. Вчера вечером. Не правда ли, странно, что человек, решивший покончить счеты с жизнью, говорит о своей будущей работе, говорит с воодушевлением и присущей ему трезвостью? Не верю, чтобы он мог так просто отказаться от жизни.

— Несмотря на это, — сказал Клаус, — несмотря на все это, перед нами самоубийство. Я в этом уверен. А что делает полиция?

— Вахмистр Бирнбаум уехал в свой участок, чтобы доложить по телефону вышестоящему начальству — в округ. Он хочет получить дальнейшие инструкции. Естественно, этот отнюдь не рядовой случай он не может расследовать в одиночку.

— Пока не вижу ничего из ряда вон выходящего. По-моему, нет ничего такого уж удивительного в том, что смертельно больной человек лишает себя жизни.

— Герр Майнинген, подумайте о том, какое место занимал ваш брат. Он был одним из высших чинов нашего государства, своего рода «совестью нации».

— Именно поэтому я и не понимаю, зачем вести еще какое-то расследование. Оно ни к чему не приведет. Мой брат спокойно скончался, и нет никакой нужды поднимать шум вокруг его смерти.

— Герр Майнинген, есть предписание властей внести полную ясность в это дело, чтобы не было кривотолков. Необходима правда, полная правда.

— Правда! — Клаус встал и бросил сигарету в камин. — Ну, прекрасно. Посмотрим, что вскоре откроется.

Доктор Бюзольд тоже поднялся с места. Он сказал, что у вахмистра Бирнбаума остался ключ от комнаты, где все произошло; комнату заперли, чтобы никто ничего не трогал на месте происшествия. Клаус был даже рад этому обстоятельству: он не сразу увидит ужасную картину.

Врач договорился о следующем визите: он не мог долго заставлять ждать записавшихся к нему пациентов. Потом сел в свой «опель» и со скрипом двинулся с места — должно быть, забыл переключить ручку тормоза.

…Тереза сидела за кухонным столом и чистила столовое серебро. Этот день был одним из ряда дней, когда работа идет по раз и навсегда заведенному порядку, и ничего не нужно менять. Она должна была что-то делать, потому что безделье было непереносимо.

Когда Клаус вошел, она бросила на него короткий взгляд. Ее лицо потемнело, но руки продолжали полировать нож. Потом она отложила его в сторону и принялась за вилку. Слышалось тихое позвякивание.

Клаус подошел к холодильнику, вынул из него банку с пивом, поставил перед Терезой на стол и сел рядом. Экономка, поджав губы, встала из-за стола, принесла стакан и снова молча села.

— Спасибо. Я думал, у вас сегодня свободный день, — сказал Клаус.

Тереза пробурчала что-то невнятное и продолжала:

— Мой свободный день был вчера. В продолжение последних пятнадцати лет я получаю его в определенный день раз в две недели. А зачем вам нужно об этом знать? Вы ведь никогда о нас не пеклись.

Клаус должен был сдерживаться, чтобы не отвечать Терезе. Его любопытство наталкивалось на сопротивление. Но сегодня он хотел избежать столкновения. Он отпил хороший глоток пива. Это успокаивало.

— Как это было? — спросил он тогда. — Как это произошло? Вы были в доме? Нет. Доктор Бюзольд сказал…

— Я была у зубного врача. С самого утра у меня болел зуб. Герр сенат-президент проявил заботу и отправил меня к врачу. Даже в последние часы своей жизни он думал обо мне… — Голос ее прервался, но она быстро взяла себя в руки. — Прежде чем я вышла из дома, появился этот посетитель.

— Что за посетитель?

— Этот иностранец. Этот Червонски, или как его там. Григор Червонски, припоминаю, — так он отрекомендовался. Он мне сразу не понравился, особенно его густая борода. Он был в плаще и шляпе. А было, между прочим, довольно жарко. Я дала понять герру сенат-президенту, что посетитель мне не нравится. Примерно с минуту он стоял вконец расстроенный и бледный. А потом сказал, чтобы я принесла бутылку красного вина и шла к врачу. Мне бы остаться дома! Не надо было оставлять его одного. У меня было дурное предчувствие!.. Прошлую ночь мне приснилось, будто дом объят пламенем, а пожарные приехали поздно, и вода не течет из шлангов, потому что насос не качает…

За все время разговора Тереза ни разу не взглянула на Клауса. Он словно для нее не существовал. Существовали только серебряные ножи и вилки, которые она чистила так, будто герр сенат-президент назначил на завтра званый ужин с большим количеством гостей.