— Кстати, по поводу «cui bono». Если у вас появится настроение сообщить мне несколько неопровержимых истин, — я к вашим услугам. Будьте здоровы! — попрощался наконец комиссар.

— Катись колбаской! — зло пробормотал Клаус ему вслед. Но эта злость охватила его лишь на мгновение. В глубине души он сознавал, что неправ. И все же осторожность была необходима.

Это была трудная и не совсем обычная для нее процедура. Прошло немало часов, прежде чем Ингрид добилась очевидного успеха: произошло поистине чудесное превращение.

Фрау Хеердеген не было дома. Она придет не так скоро. В ее отсутствие Ингрид навела в квартире полный порядок. Никто ей не мешал, не нужно было ни о чем спрашивать разрешения, выслушивать бесконечные бессмысленные советы. Метаморфоза! Наконец-то проявилось ее второе «я». До сих пор она и не подозревала о его существовании.

Ингрид занялась настоящим женским делом. При этом никто не подсматривал за нею, никто не выражал лицемерного сочувствия. Она могла расположиться как угодно в ванной, не ограничивая себя, лить горячую воду, могла барахтаться и плескаться, пока не надоест. Затем со всей тщательностью, на какую была способна, Ингрид позаботилась о своей прическе: распускала и вновь собирала в пучок волосы, расчесывала и лохматила их рукой и щеткой… Теперь они ниспадали волнистыми прядями и блестели так, что слепило глаза. Прическа — прямо загляденье!

Она придирчиво пересмотрела весь свой гардероб, свои семь нарядов (по дням недели) и еще кое-что, плащ например. Увы, явно чего-то не хватало, чего-то подходящего для данного случая… Наконец, она выбрала платье из тончайшего шелка в крупные белые, розовые и серые цветы, которое она называла «летним вечерним». В этом платье она была на празднике юридического факультета и с тех пор его ни разу не надевала.

На стол, рядом с учебником гражданского права, снабженным комментариями толстого профессора Вельцера, к которому у нее было отнюдь не почтительное отношение, Ингрид водрузила зеркало, которое принесла в свою комнату из прихожей. Затем последовала весьма напряженная работа: Ингрид поворачивалась перед зеркалом то в одну, то в другую сторону, наклоняла голову то так, то эдак, пристально разглядывая свое отражение. Она осталась довольна результатом: помада «ее» цвета, в тон помаде лак на ногтях, в меру туши на ресницах, — одним словом, все как полагается…

Ингрид повесила зеркало на место и устремилась в спальню фрау Хеердеген, чтобы еще раз с ног до головы осмотреть себя в трюмо, стоящем у стены. Она замерла в восхищении: кто это — манекенщица, кинозвезда, мисс Университет с юридическим образованием? Или все дело в масштабах? Ингрид Буш, королева бала на факультетском празднике — если это ее второе «я», то где же первое?

Вернувшись к себе в комнату, Ингрид задвинула ящик стола, поглощавший все, что в него ни положат, даже увесистый том гражданского права, и взглянула на часы. Было уже семь — минута в минуту. Беспрестанно подбегая к окну, она на ходу поправила подушки на диване, очистила от остатков табака пепельницу, переставила вазочку. Если мимо проезжала машина, Ингрид провожала ее взглядом. Разочарованная, возвращалась на место и снова искала себе какое-нибудь занятие. Так что же случилось? Вот уже пять, десять, пятнадцать минут прошло после назначенного времени.

Наконец она уселась на софе, поджав ноги. Так она и будет сидеть, пока не позвонят в дверь. Двадцать минут восьмого. Она сидит все в той же позе, слегка покачивая ногой. В этой позе она по-видимому, проведет всю ночь.

«Я не могу, я откажусь, я должен это отложить на потом. Я, кажется, уже привык со всех сторон получать пощечины, и прежде всего от самого себя».

Клаус побрился. Принял душ. Сменил сорочку и надел темно-синий блайзер. Нацепил кричащий экзотический желто-зеленый галстук. Но больше всего ему сейчас хотелось скинуть все это с себя и снова влезть в свою немудрящую повседневную одежду.

Он выкинул в мусорное ведро фотографию Евы. Но легче ему не стало. В этой выходке было что-то детское…

Примерно без двадцати восемь он был у входной двери и, так и не найдя в подъезде выключателя, поднимался по лестнице в полной темноте. Когда он позвонил в дверь квартиры Ингрид, ответного движения за дверью не последовало. Он позвонил еще два раза и хотел было снова спуститься вниз, когда услышал легкий шум шагов и покашливание. Тогда он забарабанил кулаком в дверь.

Дверь открылась.

— Зачем столько шума? — спросила Ингрид.

В темной прихожей он не сразу ее узнал.

Она не зажгла света. Только через неплотно прикрытую дверь ее комнаты проникал тонкий луч.

— Как это понимать? — спросил Клаус.

— Я думаю, вы пришли слишком поздно.

— Ах это? Да. Меня задержали.

— Изрядно задержали.

Он вошел внутрь квартиры и прошел мимо Ингрид в комнату, которая при вечернем освещении показалась ему более скромной, чем при ярком солнечном свете.

— Сядьте, пожалуйста. Я должен вам кое-что сообщить.

Ингрид выполнила его просьбу, которая больше походила на приказание, и села на софу, скрестив ноги. Она искоса поглядывала на Клауса. Тот какое-то время молчал. Он набирал разбег. Ему хотелось прежде всего оправдаться, деликатно извиниться, а вместо этого он смотрел на ее стройные ноги, потом на вечернее платье, на руки; он вглядывался в ее лицо, прическу; взгляд его на мгновение сталкивался с ее взглядом; он опускал глаза и снова разглядывал ее ноги.

— Вы хотели мне что-то сообщить, — напомнила Ингрид.

Он откашлялся.

— Вы чертовски хороши! — сказал он. — Вам это известно?

Она кивнула:

— Знаю, знаю.

— С каких пор?

— С сегодняшнего дня.

Клаус удивленно покачал головой. Та ли это Ингрид? Нет, это уже не та застенчивая девушка, какой она была еще вчера вечером, когда он делился с ней своими проблемами, и которая буквально смотрела ему в рот.

Произошло чудесное превращение.

— Это действительно вы?

— Да. А что?

— Если это действительно вы, могу я задать один вопрос?

— Какой?

— Чего мы еще с вами ждем? — смеясь, сказал Клаус.

Через полчаса они сидели в зале ресторана на Терезен-штрассе и с помощью кельнера изучали меню, сплошь состоящее из блюд афганской кухни, названия которых невозможно было не только понять, но даже выговорить.

— Меня интересует вкус этих блюд; наверное, он такой же замысловатый, как и их названия, — заметила Ингрид.

Клаус таинственно улыбнулся. Он знал это заведение. Ему были хорошо знакомы ковры и коллекция оружия на стенах бара.

Он знал, на что идет, знал, что будет.

Это началось подачей невероятного овощного супа с восточными пряностями и острыми фрикаделями. Затем принесли баранину, жареную на вертеле, с рисом и картофельным пюре. В заключение на столе появились фрукты, сладости, приготовленные по специальным рецептам, и черный кофе.

— Ну как? — осведомился Клаус.

— Этого я никогда не забуду, — сказала Ингрид. — Я боялась, что мой желудок никогда не сможет со всем этим справиться.

— Не бойтесь, — рассмеялся Клаус. — Он справится. Но если вы хотите, можно ему помочь.

Он заказал две рюмки водки.

— Вы меня избалуете, — сказала Ингрид.

— Оказывается, я могу вам угодить.

Ингрид улыбнулась, слегка прикрыв глаза.

— Не хотите ли переменить тему?

— Нет. Когда еще нам будет так хорошо! Значит, пришла пора решить все проблемы.

— Ну, если так…

— Да. Именно так. А у вас другая точка зрения?

— Да.

— И что же?

— Я кое-что заметила.

— Когда?

— Не могу сказать этого с точностью.

Клаус постукивал пальцем по столу. Помолчав, сказал:

— Вы меня обманули.

— Да, обманула.

— Почему?

— Было так хорошо. Разве все это не мираж? Прекрасный утешительный обман?