Ингрид, расстроенная, спешила хоть на время ускользнуть от пристального взгляда фрау Хеердеген и от града вопросов, который та непременно бы на нее обрушила. Она накинула плащ и, несмотря на проливной дождь, опрометью выбежала из дома и побрела неизвестно куда. Не обращая никакого внимания ни на прохожих, ни на движение, она дрогла под плащом, который, отсырев, сразу прилип к телу. Волосы ее растрепались и рассыпались по плечам тонкими мокрыми прядями.

Попытка определить, где она находится, не удалась, хотя местность была знакомая: улица с высотными домами; многие из них занимали различные редакции. По вечерам в подвальных помещениях работали огромные ротационные машины, которые, если заглянуть внутрь подвала, казались сказочными чудовищами, изрыгающими печатную продукцию. Все это проходило сквозь ее сознание, но она пробегала мимо, не в силах остановиться. Сейчас ей все было безразлично, на этом свете ее больше ничто не интересовало, все для нее кончилось.

Вдруг из темноты вынырнул человек; поравнявшись с Ингрид, он положил руку ей на плечо.

— Что вам нужно? — Она в испуге остановилась.

— Ингрид!

— Берт… — Она изумленно смотрела на него и в следующий момент бросилась ему на шею — в самом центре людского потока, прямо под проливным дождем. Несколько прохожих ухмыльнулись, глядя на эту пару, и проследовали мимо.

У Берта было озабоченное лицо. Ингрид этого не заметила.

— Берт, — горячо шептала она, — извини, Берт, что я тебя сразу не узнала… Последние несколько дней меня окончательно добили.

Берт Аккерман смотрел на ее мокрое лицо и боялся, что она вот-вот разревется. Осторожно высвободился из ее объятий. Ему этого не хотелось, но ничего другого не оставалось.

— Ну, пройдемся немного вместе, — сказал он хрипло. — Пошли, пошли…

Они остановились перед зданием, в котором помещалась редакция Берта. Он провел Ингрид через широкие стеклянные двери мимо вахтера, который ему кивнул, и они поднялись в лифте наверх.

Берт повесил дощечку с надписью: «Не мешать! Конференция» на дверь своего кабинета.

— Так… — сказал он. — Теперь сними плащ и вытри лицо.

— Это все дождь, — сказала Ингрид.

Берт посадил ее на старомодную, обитую кожей оттоманку, подошел к столу, налил в стакан неразбавленного рома и заставил Ингрид выпить. Она дрожала и кашляла, но постепенно приходила в норму.

Берт снял телефонную трубку:

— Я снова здесь и просил бы мне не мешать. Лотхен, организуй мне, пожалуйста, две чашки кофе, да — две, и пачку сигарет. Все.

— Кто эта Лотхен? — спросила Ингрид.

— Ага… — Берт вместе со стулом пододвинулся к ней. — Ты почти ожила. Ты что, не помнишь Лотхен, маленькую блондинку из отдела спорта? Она сидит в приемной: фрау Клинкерих больна.

— Ах да, Лотхен, — пробормотала Ингрид. Это очень хорошо, что Берт сидит рядом и рассказывает ей об этой Лотхен и фрау Клинкерих. Ингрид почти позабыла, что на свете есть другие люди, а не только Клаус и комиссар Хаузер или фрау Хеердеген, Клаус и сенат-президент, которого убили, Клаус, который вдруг появился в ее купе в Хайдхаузе.

— Рассказывай дальше, — попросила Ингрид.

— Лотхен недовольна. Она по-прежнему хотела бы заниматься своими спортивными делами… — Берт протянул Ингрид свою расческу. — Она влюблена в Макса Хокеди, эксперта по вопросам футбола, который одновременно является ее тренером. — Он снял очки и протер стекла. Он смотрел, как Ингрид расчесывает слипшиеся волосы. Ингрид вернула ему расческу. — Теперь две-три недели ей придется исполнять обязанности…

— Две-три недели? — переспросила Ингрид и замялась. — Тебя не затруднит кое-что для меня сделать?

— Конечно, — кивнул Берт и снова водрузил на нос очки. — Поэтому я и приходил к тебе позавчера. Не только для того, чтобы пригласить тебя в театр. Но тебе нужно было ехать на вокзал. Раньше я тебе ничего не мог сказать. Но теперь ты несколько изменилась. Клаус выиграл по всем статьям, да? Можно вас поздравить?

Ингрид хотела было ответить, но тут с коротким стуком вошла Лотхен и принесла кофе и сигареты. Она холодно поздоровалась с Ингрид, бросила язвительный взгляд на Берта и снова исчезла.

— Ну, наконец-то мы можем подкрепиться, — сказал Берт и придвинул Ингрид чашку.

Ингрид поднялась. Это она была еще в состоянии сделать. Но надо было срочно избавиться от чего-то такого, что мешало ей обрести прежнее душевное равновесие.

— Дай мне сигарету, — попросила она.

Берт достал одну из пачки. Ингрид зажгла ее и затянулась.

Она почувствовала приятное головокружение, словно и не было у нее никакой ответственности, пригибающей к земле, словно и камня на сердце больше нет, а есть только воздушный шарик, вырываемый ветром из рук.

— У меня была полиция, — быстро проговорила она. — Я выдала Клауса. — Ее лицо дрогнуло. — Я сказала комиссару Хаузеру нечто такое, что может стоить Клаусу головы.

Берт уставился на нее.

— Что?

— Ты верно расслышал. — Она сделала еще одну глубокую затяжку. — Я выдала Клауса. Я проговорилась, но заметила это слишком поздно; это можно расценить как своеобразный акт мести. Клаус ничего не выиграл. Я его прогнала.

— Ты его…

— Да. Я его выдворила вон. — Она притушила наполовину выкуренную сигарету. Прежнее ощущение легкости исчезло. — Едва Клаус ушел, явился этот комиссар. Я думаю, он следит за ним. С Клаусом дело плохо. Я знаю: он ненавидел брата. Это выглядит как…

Берт кинул окурок в пепельницу и встал с места. Затем, словно ему не хватало воздуха, оттянул пальцем воротник.

— Проклятье.

— Сейчас я думаю, что, может быть, я его и не выгоняла. Не знаю. Ах, Берт, я вообще не могу понять, что со мной творится.

Слезы хлынули у нее из глаз.

Берт слегка обнял ее и осторожно положил ее голову на свое плечо.

— Я должен тебе это сказать? — спросил он тихо. Она отрицательно покачала головой. — Ты влюбилась в него по уши, — сказал Берт.

Ингрид отодвинулась от него. Она отвернулась, вытерла носовым платком слезы, высморкалась. Потом взглянула на Берта сухими глазами:

— Но я его выгнала!

— Именно поэтому, — подтвердил Берт.

— Берт, я не могу поверить, что он… собственного брата… Нет, я не могу в это поверить, Берт.

Он некоторое время молчал. Потом посмотрел на Ингрид — та выдержала его взгляд, — на кофе в чашках из буфета, и тяжело вздохнул.

— От меня Лотхен сегодня может вернуться на закаленную спортом грудь своего Макса Хокеди. Если хочешь, завтра приступай к работе. Так оно лучше. Ну, а сейчас давай пить этот так называемый кофе, а то он остынет.

Клаусу предстояло решить многое. Сейчас, разговаривая с различными людьми, он был очень серьезен и осторожен, и на всех, с кем имел дело, производил самое выгодное впечатление. Они пожимали ему руку и бормотали что-то насчет удара судьбы. Клаус, наоборот, был сдержан, тактичен, отклоняя слишком пылкие изъяснения в любви и преданности. В ответ на них он меланхолически улыбался, всем своим видом давая понять, что судьба действительно нанесла ему рану в самое сердце.

В темном костюме и черном галстуке он появился перед нотариусом.

Нотариус — бывший коллега Леонгарда по университету — огласил завещание. Из него следовало, что Клаус — единственный законный наследник, но нужно было выполнить обязательные в таком случае формальности. Не была забыта герром сенат-президентом и Тереза Пихлер, его преданная экономка. Клаус все выслушал с каменным лицом.

После этого он заехал в медицинский институт, где проводилось вскрытие. Результаты вскрытия его вполне удовлетворили. Похороны были назначены на завтра в Моосрайне и должны были быть как можно скромнее — такова последняя воля покойного. Клаус договорился с похоронным бюро, которое взяло на себя все заботы о достойном погребении.

Было еще рано, когда он появился в Богенхаузе на вилле Кротхофов — отца и дочери, единственных друзей Клауса, которые не изменили своего отношения к нему. Он позвонил. Дверь открыла горничная Фини в белом переднике и бросила на посетителя дерзкий вызывающий взгляд. Клаус никогда не симпатизировал этой особе, но препираться с ней сейчас у него не было желания.